Сторожение

Старый сторож болезненно переживает
смыслоутрату.
И за что получает
он только зарплату?
Было время, служил на заводе с высоким
процентом хищений —
до каких доходило жулье ухищрений!
А теперь, а теперь? Или белые ночи в июле
не способствуют кражам?
А то, может, просто кастрюли
не нужны никому?
Или, верно, вступили мы в пору,
когда места нет вору?
Старый сторож стоит посреди одичалого сада
возле бывшего храма, а ныне безликого склада
металлической утвари. Так-то. Часы избывает.
Он к столбу прибивает
рукомойник:
тук-тук.

Где-то голубь воркует.
Звезды кто-то ворует.
Села птица на сук.

«Во что нам верить...»

* * *

Во что нам верить как не в НЛО?
Упал пришелец
и сломал крыло.

VIII.

Именительный падеж

Будто смотрю в колодец, вижу: падает щепка,
Кувыркается, вертится, вдруг повисает перед
                                                           глазами;
                           где-то за семью печатями
детство спрятано; тётя Нюша зачем-то
ходит босая по дому, на выключатели
вешает галоши — гроза близко
(это — чтобы не убило молнией), и про себя молится
кот по молоко пришел, да молоко скисло, —
вот сидит на пороге, моется,
лапу лижет... Ни цветет ни вянет
китайская роза...
С вечным пониманием каждый со своего портрета
в дверной проём глядят сыновья. Медленно тучу
                                                           тянет
в сторону Ильменя. Где-то
громыхает... За рекой, видимо. А река — голос
надорвешь, не докричишь до середины, когда
                                                           разольется
(мы однажды поймали в ней, вспомнилось, конский
                                                           волос,
червяка такого, и смотрели, как вьётся
на спичке — волос конский, червяк, невидаль)...
Пастбища, родники, ручей, пологие сходы
береговые. Рыбаки с неводом
идут по главной улице, названной Скотным
прогоном...
            А за домами, за кузницей, за лугом заливным,
                                                  там, где над еще
не скошенной травой по заре туман, там, за
                                                           протокой —
лопухи,чертополох, крапива, кресты да звезды —
                                                           кладбище,
да еще кричит иногда из-за леса кукушка про то, как
жизнь долга... Улетай, глупая! Знаем сами.
Будто заглянул в колодец — падает щепка,
кувыркается, вертится, перед глазами
долго-долго висит
почему-то
зачем-то.

* * *

Почему-то именно в детстве я видел самые
жуткие и щемящие сны. Например, дерево-
                                                           облепиха,
серое, как будто в саване,
все в паутинах каких-то.
Или еще — поляна; нет, поле; и все мои близкие,
дорогие, родные, любимые, и я, и ветер, и
                                                подсолнух корчится
на ветру; а мы идём, идём, и облака низкие-низкие;
и еще один шаг, и знаешь: всё это кончится...
И еще — тихо, темно; на окнах марля, пустая
кухонка, табуретка, таз; никто не моет посуду...
Тётя Нюша умерла на Пасху, говорят, как святая.
Я там сто лет не был и никогда не буду.

* * *