Столп. Артамон Матвеев

   — Ивана Кирилловича уйми! Пять дней в боярах, а успел уже нагрубить всему сороку сильнейших людей. Двадцать три года от роду — и боярин. Тише воды, ниже травы нужно бы сидеть...

   — Ох, Господи! — вырвалось у Натальи Кирилловны. — Ваня-то заступником нашим себя почитает. Всюду ему враги чудятся.

   — Они не чудятся, они есть. Оттого и голову надо иметь на плечах! Друзей надобно по крохам собирать. Ножки-то у трона Петра Алексеевича шатучие... Чего ради поспешили отставить от двора Языковых, Лихачёвых? У них столько друзей среди генералов, полковников...

   — Когда Петра Алексеевича избирали, Иван Максимович да Александр Тимофеевич как воды в рот набрали. Наше, мол, дело — сторона.

   — Им и нельзя было выпячиваться. Люди не родовитые. Держали бы нашу сторону, а теперь — враги Нарышкиных.

Наталья Кирилловна всплеснула руками, слёзы снова навернулись на чёрных её ресницах.

   — Артамон Сергеевич, ты уж постарайся! Не убыли мои страхи. Не убыли.

В комнату почти вбежал Афанасий, царицын брат, второй после Ивана.

   — Великая государыня, кто тебя обидел?! — на Матвеева глянул пронзительно, лицо злое.

Наталья Кирилловна показала на лужу:

   — Се не мои слёзки — Хомяк лужу налил!

Афанасий ничего не понял, но шагнул к карле, схватил, раскачал и кинул, как куклу, вверх перед собой. Карлик ловко перекрутился в воздухе через голову, но лужа подвела. Ноги поехали, шмякнулся задом о мокрое место да ещё и трыкнул.

Афанасий захохотал, Наталья Кирилловна в кулачок прыснула.

   — Штаны лопнули! Штаны! — закричал карла рассерженно. Вскочил, показывая огромную прореху.

Тут уж и Артамон Сергеевич засмеялся, а перед глазами-то свой карла встал — Захарка. Насмешил аж до Пустозерска.

Артамон Сергеевич откланялся:

   — Великая государыня, поспешу к делам. Много чего неотложного.

   — Артамон Сергеевич! — Царица благодарно прикрыла глаза веками. И тотчас глянула на Афанасия. — Ты, Артамон Сергеевич, с ними построже будь, с братьями. К делу их приставь!

   — Государыня, моя наука стара как мир. Внуши братцам: боярство — не сладкий звук, не питие медов, но мёд великой службы.

Ещё раз откланялся, поспешил в Посольский приказ.

Подьячие при виде своего прежнего начальника уж так улыбались, будто по пяти рублей прибавки получили.

Артамон Сергеевич со всеми учинил троекратное целование, каждому, лаская, руку клал на плечо, а то и обнимал, но для дел пригласил одного Лариона Иванова, главного дьяка.

   — Кто подначивает стрельцов на бунт — не спрашиваю, но много ли ведомо о заговоре?

Думный дьяк развёл руками:

   — Народ в приказе тот же, что был при вас, да служить-то разленились, разучились.

   — Неужто и за Иваном Михайловичем Милославским пригляда нет?! — удивился Матвеев.

   — Иван Михайлович болеет, из дому ни на шаг, да, знать, здоровье по ночам к нему возвращается. Ездят к боярину стольники Толстые, братья Иван да Пётр Алексеевичи. Из стрельцов замечены подполковники Иван Цыклер, Иван Озеров, от простых стрельцов выборные — Абросим Петров, Борис Одинцов, Кузька Чермный.

   — Многих ли царевна Софья успела озолотить?

   — Её постельница Фёдора Семёновна во всех полках побывала.

   — А сколько теперь полков в Москве?

   — Девятнадцать.

   — Все против Нарышкиных?

Ларионов не выдержал взгляда Матвеева, опустил глаза:

   — Один полк Фёдору Родимицу погнал от себя. Сухаревский. Там полковником Бурмистров.

Артамон Сергеевич призадумался.

   — И что же, на избрании всё было спокойно?

   — Обошлось. — Ларион оправил волосы на голове. — Вот, обросли теперь все. Фёдор Алексеевич волосатых жаловал... А на избраньи-то дядька царевича Петра князь Борис Алексеевич Голицын и все Долгорукие под платье панцири поддевали.

Артамон Сергеевич взял писчее перо, потрогал пальцем отточенный кончик.

   — Верные люди в приказе есть?

   — Государю все готовы служить.

   — А Милославским?

   — Знаю троих.

Артамон Сергеевич подал перо Лариону.

   — От нас с тобой зависит, о каком царстве напишут Несторы, о великом али о подлом. — Придвинулся ближе. — Отчего Василий Голицын взял сторону Софьи? Откуда в ней прыть такая?

   — Князь Василий в любовниках у царевны, — просто сказал Ларион.

   — В любовниках?! — изумился Матвеев.

   — При Фёдоре Алексеевиче Терему была большая воля дана. У доброй половины царевен завелись любовники... Царевна Софья себе на уме. Когда царь Фёдор Алексеевич плох стал, днями и ночами при постели его сиживала. На похоронах голосила громче плакальщиц, а гроб-то стали закрывать — вскричала, аки раненая львица... из собора шла, кланялась народу, да с причитаниями: отравили-де брата моего враги зложелательные. Свели со света белого! Люди, братья и сёстры! Умилосердьтесь над нами, сиротами! Нет у нас ни батюшки, ни матушки. Брата старшего в цари не выбрали. Люди! Люди! Ежели мы перед вами виноваты али перед боярами, отпустите нас живых в чужие края, к королям христианским... И всё этак. Народ плакал.