Столп. Артамон Матвеев

От царицы Натальи Кирилловны прискакал стольник Карп Сытин: царь Фёдор Алексеевич помер.

Слёзы так и покатились из глаз, а про что сей дождь, и сам себе не объяснил бы.

Закрывшись в спаленке — комнаты для дел у Матвеева в Лухе не было, — не молился, сидел на лавке возле окна, глядел на изумрудную букашку на раме. Нужно было думать, и скорёхонько, но в голове взгудывала пустота, будто ветер в опрастанной бочке.

Наитайнейшее дело — поставление в цари, когда нет прямого наследника, для государства — Божие испытание.

Царевич Иван — козырь Милославских, царевич Пётр — Нарышкиных. Патриарх встанет за Петра, Иван старший, но простота блаженная.

Считать, кто и почему ухватится за Петра, и сколько их, кому дурак на престоле надобен, у Артамона Сергеевича мочи не было. Ясно одно: возьмут верх Милославские Пустозерску обрадуешься. Мстительное племя. Андрея надо за рубеж отправить. В Польшу — нельзя, Матвеев — друг малороссов. В Вену бы...

Артамон Сергеевич угощал Карпа Сытина обедом, когда прискакал стольник Семён Алмазов, гонец великого государя царя и великого князя всея России Петра Алексеевича. Просияло солнце семейству Матвеевых.

Ах, не помчались Артамон Сергеевич с Андреем Артамоновичем в Москву вскачь! По-боярски шествовали. Только 11 мая, на равноапостольских Кирилла и Мефодия, на ночь глядя доехали до Бартошина. Заночевали, чтоб в Москве быть утром, чтоб все увидели и поняли: юный царь не былинка на ветру, но молодой побег, защищённый мудростью и славой царствия Тишайшего Алексея Михайловича.

Артамону Сергеевичу шёл пятьдесят седьмой год, но сердце билось у него молодо. Сошла лухская блажь — быть в стороне от великого царского делания.

В Москве приезд Матвеева стерегли. Самые проворные прискакали в Бартошино отдать поклон первыми. От этих быстрых узнал: в Кремле видят его «великим опекуном» юного Петра.

Совсем уже поздно предстал пред Артамоном Сергеевичем бывший управляющий его имениями, известие привёз горькое: умерла, не дождавшись своего великого мужа, боярыня Авдотья Григорьевна.

Поплакать бы — недосуг. Явились тайно семеро стрельцов, сообщили о заговоре в полках. Постельница царевны Софьи Фёдора Родимцева ездит по стрелецким слободам, дарит сговорчивых деньгами. Князь Иван Андреевич Хованский, таратуй, тоже бывал в полках, говорил: от Нарышкиных стрельцам добра ждать нечего. Стрелецкое войско разгонят, заменят немцами, а за старую веру будут головы рубить.

Артамон Сергеевич, въехав в Москву, направился в Столпы, в свой дом. На улице май, солнце, а в доме зияла стылая пустота. Пахло гнилой сыростью.

   — Без хозяев — дом сирота. Знать, зимами-то не топили!.. Люди, люди! — вырвалось у Матвеева.

Прошёл по комнатам. Всё было увезено. Одни картины остались.

   — Вот кто нас не предал! — обрадовался Артамон Сергеевич и дотронулся до парсуны покойного Ивана, сынишки своего, сказал Андрею: — Нас дождался, а матушку повидать Бог не судил.

Приказал протопить комнаты, переоделся и вместе с Андреем поспешил в Кремль.

Великий государь сидел в Думе. Большеглазый мальчик с испуганными глазами. Оказалось, всех дел — встреча Матвеевых. Отец и сын были допущены к царской руке. Когда Артамон Сергеевич склонился исполнить целование, Пётр тихонько сказал ему:

   — Я тебя помню.

   — Спасибо, самодержче! — шепнул в ответ боярин и улыбнулся, не скрывая смешинок в глазах: у царя рука была мальчишеская, в царапинах.

Впрочем, насчёт царского «помню» Артамон Сергеевич усомнился. Когда пришлось отправиться на воеводство в Верхотурье, Петру только-только исполнилось четыре года.

После целования царской руки думный дьяк Василий Семёнов объявил указ: боярину Артамону Сергеевичу велено вернуть вотчины, какие были розданы, и людей, отпущенных из дому кому куда придётся.

Андрея Артамоновича великий государь пожаловал в спальники, а вместе с ним чин спальников был сказан князю Борису Ивановичу Куракину да Михайле Григорьевичу Нарышкину.

Из Грановитой палаты Артамона Сергеевича повели на половину царицы.

Наталья Кирилловна, глядя на воспитателя своего, на благодетеля, разрыдалась.

   — Господи, спасены! Спасены!

Тяжкие годы Наталье Кирилловне только стати прибавили. Тело расцвело, да, слава Богу, не расплылось: не раздобреешь, коли живёшь не ради жизни, а для того только, чтобы сына не оставить сиротой. У глаз морщинки легли.

Царицын карла, существо круглое, мягонькое — оттого и прозван Хомяком, — приплясывая, принялся поливать себя из кувшина, загораживаясь ситом. Откуда только взял?

   — Уймись! — крикнула ему Наталья Кирилловна. — Весь пол залил.

   — Се — дождь из глаз твоих, а сё — солнышко души твоей.

Карла лил на себя воду и улыбался во всё кругленькое своё личико, смеющееся от озорства.

   — Ну тебя!

Царица всё-таки засмеялась. Утирая слёзы, показала платок Артамону Сергеевичу:

   — Хоть выжимай.

Артамон Сергеевич подал свой.

   — Зиму пережили. Теперь не плакать нужно, а думать. И главное, не плодить дуростей.

   — Артамон Сергеевич, на что сердишься-то? — встревожилась царица.