Столп. Артамон Матвеев

За столом вспоминали охоту, как Бурляй заразил гусыню да как дивно высоко залетел в небеса Аксак. Похваливали отроков-славильщиков. О царевиче Петре пошли речи. У него уже зубов полон рот. Говорит: «царь». А кормилице так даже приказывает: «Дай тити посасать!»

   — На цаплю он у нас похож! — смеялась Наталья Кирилловна. — Ножки длинные, ходит уж так осторожно, будто по льду.

   — В Коломенском будем Петрушин годок праздновать! — решил Алексей Михайлович. — Симеон-то новый дворец тоже стихами повеличал:

Дом зело красный прехитро созданный,
Частности царствей лепо сготовленный.
Красоту его мощно есть равняти
Соломоновой прекрасной палате.

   — Я царевичу Петру подарок приготовил, — сказал Артамон Сергеевич. — Но хочу посоветоваться с тобой, великая государыня.

Наталья Кирилловна опустила веки, приятно было: создатель её счастья всесильный Матвеев расстояние держит почтительнейше.

   — Куклу мастер сделал. Офицера иноземного строя. В сапогах, в мундире, в шапке. Ключом в спине повернёшь — глазами туда-сюда водит, руку поднимает, а в руке сабля.

   — Кто устроил? — у Алексей Михайловича уже огоньки в глазах.

   — Ян Цыпер, рудознатец. Его Стаден привёз, с трубачами... Я чего спрашиваю? Не напугать бы царевича...

   — А велик солдат? — спросила Наталья Кирилловна.

   — С локоть.

   — Ну, не больно велик. Петруша сметливый. Рад будет... Боюсь, только не приболел бы в самый свой праздник — ещё один зубок режется. Десятый!

   — Десятый! — ахнул Артамон Сергеевич.

   — Мы всё про Петра, а тридцатого и у Фёдор Алексеевича день рожденья, — сказал Алексей Михайлович.

Обомлел Матвеев: надо же так сплоховать!

   — Фёдору Алексеевичу у меня конь приготовлен, — соврал, и от вранья охрип, пришлось промочить горло. — Он ведь у вас — великий охотник до лошадей!

А сам уже думал, есть ли на конюшне скотинка, достойная царских конюшен. Два дня, впрочем, впереди.

   — А что это за икона у тебя в простенке? — спросил Алексей Михайлович хозяина, стоявшего с супругою на почтительном удалении от стола.

   — Блаженный Микула Свят. Мой батюшка родом из Пскова.

   — На палке он, что ли?

   — На палке, великий государь. Микула Свят с ребятишками на палках любил скакать.

   — Знаю про него — Иоанну Васильевичу кусок сырого мяса поднёс.

   — За пролитую невинную кровь уличил перед Богом.

   — Царь — руки Божии! — грянул вдруг Алексей Михайлович. — Дерзили — и наказаны. Богу, говорю, дерзили.

«Господи! Весь день насмарку», — перепугался Матвеев.

   — Воистину так! — согласился хозяин, кланяясь. — Фёдора Сыркина пресветлый Иоанн Васильевич приказал под водой протащить, а потом и спрашивает: «Что видел?» А тот в ответ: «Чертей, которые ждут тебя». Иван Васильевич тут и поставил его в котёл с кипящей водой, деньги требовал. Сыркин пытки не стерпел, отдал тридцать тысяч серебром, а Иван Васильевич велел его в куски рубить... Всё из-за дерзости, великий государь.

   — Домой пора! — Алексей Михайлович резко встал.

На поляне царя и царицу ждала карета: Артамон Сергеевич и об этом подумал.

Их величества тотчас укатили, Матвеева с собой не позвали.

«Господи! — думал Артамон Сергеевич. — Неужто Тишайший на себя шубу Грозного примеряет?»

Сосало под ложечкой: Михалыч отходчив, да на авось нельзя полагаться. Прикидывал, кого из древних царей представить в комедии — в пример бы себе взял государь державный. Со Спафарием надо посоветоваться, но так и подмывало царя-изверга подсунуть, как его Бог наказывает.

8

«Лошадь — человеку крылья», — приговаривал Артамон Сергеевич, обходя конюшню.

Жеребцы как жеребцы, с норовом, кобылы холёные, ладные, у меринов вечное их недоумение в глазах.

Удивить было нечем. К хозяину подошёл татарин Мужип — подарок гетмана Демьяна Многогрешного.

Улыбнулся — рот зубастый, в глазах дикие огоньки.

   — Конь-огонь нужен? Мужип знает, где взять.

   — Где же?

   — Моя земляк служит конюшня. Там торговый человек стоят. Есть конь. Араб. Серая-серая в гречку! — И поцеловал себе пальцы.

   — Серый в гречку, говоришь? Поехали, Мужип.

Владельцем коня оказался армянин, прибывший в посольстве армянской шёлковой компании во главе с Григорием Лусиковым. Купца звали Арам. Увидевши перед собой самого Артамона Сергеевича, купец пал в ноги: в Персии сильные мира сего зависимых от их воли людей почитают за рабов.

   — Я слышал, — сказал Матвеев, — у тебя есть добрая лошадь на продажу.

   — О, господин! — просиял купец. — Если лошадь нужна Артамону Сергеевичу, она — его. Я прикажу надеть на коня уздечку и седло.

   — Я хотел бы посмотреть сначала.

   — О, господин!

Лошадиные благородные крови — всё на морде.

Голова точёная, губы и ноздри нежно-розовые, в глазах то замирающий, то нарастающий потаённый блеск. Уши настороженные. На шее каждая жилочка видна. Масть, может, и впрямь серая в гречку, а скорее лунная, когда сумерки, когда луна не набрала света.

   — Сколько? — спросил Артамон Сергеевич.

   — Уздечку, седло! — тотчас распорядился купец Арам.