Читаем Столп. Артамон Матвеев полностью

Сцену закрывал холщовый занавес, крашенный в благородный вишнёвый цвет.

Алексей Михайлович, помолодевший от волнения, взошёл на царское своё место, поглядел на бояр справа, на думных дьяков слева, улыбнулся тому месту за решёткой, где должна была сидеть царица, перекрестился.

   — С Богом!

Трубы затрубили, скрипки заскрипели, барабаны грохнули, и под медленную россыпь занавес колыхнулся, пошёл медленно вверх да и взмыл — Господи Боже Ты мой!

Во всю ширь необъятного, как показалось Алексею Михайловичу, пространства — небо в звёздах, горы, громада дивного дворца с крылатыми львами перед воротами. А под пальмою — человек спит-храпит.

Царь обернулся к решётке:

   — Видишь?

Наталья Кирилловна ответила шёпотом:

   — Вижу.

Тут Алексей даже подскочил. Грянул гром, город задрожал, качнулась пальма.

   — Землетрясение! — догадался Алексей Михайлович и повторил решётке: — Землетрясение! Земля всколыбнулась.

Из горных расселин, изумляя страшным видом и громадностью, вышли два змея, красный да чёрный. Взвыли, леденя кровь, сшиблись и пали в бездну.

Звёздное небо отлетело, сменилось зарею, флейта повела сладкую песенку. И на небо взошло золотое солнце.

Царь не утерпел, обернулся к решётке:

   — Солнышко-то видишь?

А дальше стало не до обёртываний.

Человек под пальмой зашевелился и встал.

Это был Мардохей, сын Иаиров, Семеев, Кисеев из колена Вениаминова, иудиянин. Мардохей, воздевая руки к небесам, принялся рассказывать самому себе свой же сон, толковал, что к чему. И ужасался.

Тут Алексей Михайлович увидел, как два евнуха вышли из ворот, перед которыми стояли крылатые львы с человеческими ликами. И говорили евнухи, как им вернее умертвить царя Артаксеркса. Мардохей тоже услышал евнухов, за пальму схоронился, евнухи его и не увидали.

   — Это Гавафа и Фаррара! — объяснил решётке Алексей Михайлович.

Занавес опустился, и государь, вскочивши на ноги, радостно вопросил бояр:

   — Каково?! Разве не диво?!

   — Диво! Диво! — весело закричал Богдан Матвеевич Хитрово.

   — Небо на загляденье, — согласился Никита Иванович Одоевский.

   — Артамон Сергеевич! Матвеев! Сколько у нас на небо холста пошло? — спросил государь главного устроителя театра.

   — Пятьсот аршин, ваше величество.

   — Но ведь красота!

   — Красота! — согласились зрители, радуясь царскому веселью.

Заиграли органы, занавес снова поплыл вверх, и взорам предстала золотая палата персидского царя Артаксеркса. Сам Артаксеркс возлежал на сияющем ложе, и перед ним танцевали и пели наложницы.

Девять часов, не прерываясь, шло представление, но Алексей Михайлович о времени позабыл. Даже к решётке не всегда поворачивался, увлечённый речами артистов.

Многие бояре изнемогли. Исчезали со своих мест, бегали посидеть в каретах, попить, перекусить, нужду справить. Алексея Михайловича ничто не потревожило.

Ночевать поехал в Кремль. Поезд вышел — версты на полторы. Всё кареты, кареты!

Уже лёжа в постели, привскакивал, тормошил царицу:

   — А помнишь, Аман-то как глазищами ворочал... Бестия-разбестия. Я на Хитрово, на Богдашку, раз глянул, другой — ничего не понял. А ведь копия — Аман. Не будь меня — свёл бы Артамона Сергеевича с белого света. Ближний боярин, дворецкий, оружейничий — чего ещё-то надобно?!

   — Артамон Сергеевич всего окольничий! — сказала Наталья Кирилловна и вздохнула.

   — Чины в России — дело тонкое! Вот родишь ещё... Ладно, не будем Бога гневить. — Алексей Михайлович погладил царицу по щёчке. — Есфирь-то тебе как показалась? Раскрасавица.

   — Как же ей красавицей не быть? Из многих дев избрана.

   — А это ведь мужик!

   — Почему мужик?! — не поняла Наталья Кирилловна.

   — Есфирь-то природная — конечно, твоего полу человек. А на театре — мужик. У комедиянтов баб иметь не положено.

   — Батюшки! — ахнула Наталья Кирилловна.

   — А вот скажи ты мне, — Алексей Михайлович даже руки за голову закинул, — чего ради Аман уж такой злобой исходит — смотреть и слушать было тошно, я даже отворачивался. Власть ему Артаксеркс пожаловал царскую. Почести — царские. Второй человек после государя. В Персии! Прежняя Персия была не чета нынешней — от Средиземного моря до Индии. Индия тоже была Персией, коли не вру. У Симеона надо спросить, у Полоцкого.

   — Аман, видно, от рождения был злой, — сказала Наталья Кирилловна.

   — Так-то оно так! Но почему? Почему Мардохею сначала всякое утеснение, слёзы, беда неминуемая — и вознесён! А вот Аман, всё имевший, дни свои кончил на виселице, какую для Мардохея поставил? В чём сокровенность-то? В Божьем отмщении за зло? Но сколько злых кончают жизнь в благоденствии.

   — На роду им было написано: Аману — виселица, Мардохею — царский перстень с печатью.

   — А я, грешный, вот что думаю... Грехи и чистоту, подобно сокровищам, накопляют в роду. Сей невидимый сундук переходит от дедов к внукам, от внуков к потомству. Иной раз уж так припрёт, вижу: не одолеть грядущего разорения. Всё худо! Куда ни поворотись — бездна. А потом, смотришь, обошлось. Выдюжили. И не потому, что царь зело мудрый или советники о десяти головах. Всё само собой устроилось.

Перейти на страницу:

Все книги серии Сподвижники и фавориты

Похожие книги