Столп. Артамон Матвеев

   — Аще роди не инаго Бога, убо роди инаго не Бога.

Замкнулось лицо Спафария, сказал сухо, строго:

   — Опровергнуть силлогизм философски я могу, но здесь нужно владеть полнотой богословского знания.

Лигарид пришёл на помощь московскому неофиту:

   — Что вы испытываете господина Николая Спафария богословски? Прежде спросите, когда он слушал богословие?

   — Я не богослов, но говорить о богословских материях могу! — Спафария задело уязвляющее великодушие владыки. Обратился, однако, к Епифанию: — Я отвечаю по моим силам, но отвечайте тогда и на мои вопросы. Что есть ангел, какое имеет служение?

Епифаний ответил:

   — Ангелы, сотворённые Богом высшия человека, бесплотные, духовные существа, одарённые высшим разумом, свободною волею, всегда предстоящия пред престолом Божим, служащия Ему и прославляющий Его и посылаемый в служение спасению человеков.

   — Святой Дионисий пишет: четыре высших чина предстоят Господу. Апостол же Павел говорит, что все ангельские силы служат Творцу. Нет ли здесь противоречия?

   — Все ангельские чины суть служащие, — ответил Епифаний. — Едино служат, но вышнии служат нижних просвещающе.

   — Нижние служат по чину, — сказал Лигарид, — а высшие паче чина.

В наступление снова пошёл Симеон Полоцкий:

   — Уж коли про ангелов речь, скажи нам, господин, как ангелы между собой речи ведут, коли они бесплотны?

   — Благодатию Божиею.

   — Но что знаменует «благодать Божия»?

Спафарий молчал. Симеон сам ответил, выговаривая слова напористо, наставнически:

   — Ангелы глаголят благодатию Божиею, ибо всегда благодать имут. У ангелов нет тайн друг от друга, ибо вси всегда во благодати суть.

   — Какое нечаянное у нас состязание вышло!.. — сказал Лигарид.

   — Нечаянное, но приятнейшее, — просиял Симеон.

   — Приятнейшая нечаянная смерть, — обронил Спафарий устало.

Между Полоцким и Лигаридом вдруг вспыхнул спор о различии разума духовного и письменного. Спафарий выступил примирителем:

   — Не всё может человек знать.

Разговор перекинулся на латинские термины в богословии.

   — Я греческое слушал богословие, не латинское, — отбивался от Полоцкого Спафарий. — Не знаю латинских терминов.

   — Что глаголеши, господине Николае! — добродушно ужаснулся Лигарид. — Едина есть богословия, греком и латином.

Тут принесли на огромном подносе осётра, обложенного икрою и молоками.

   — Отведайте, господа, моей терновочки! — предложил Артамон Сергеевич, приканчивая учёный спор. Он немножко страдал за Спафария: заклевали, совсем заклевали.

Вино было дивное, всех помирило, разъезжались с неохотою.

Артамон Сергеевич задержал Спафария:

   — Мне показалось, Лигариду вроде бы не по себе стало, когда речь о Польше зашла?

Спафарий опустил голову:

   — Не знаю, как и сказать. Дело давнее, быльём поросло.

   — Ты всё-таки скажи. Мы — Посольский приказ, для нас дороже всего государево имя, как бы ему прорухи какой не было.

   — В мою бытность в Кракове владыка Паисий Лигарид служил в костёле.

Артамон Сергеевич посмотрел на ладони свои и щёлкнул так, словно комара прибил.

   — Слухи о том были. Но ведь услужить умел! Вовремя! Без него ну никак нельзя было обойтись. Выпьем, Николай, терновочки!

Выпили. Артамон Сергеевич глаза прижмурил:

   — Хороша!

   — Хороша, — согласился Спафарий. — Будто лето в себя вливаешь.

   — Давай ещё, Николаша: я за тебя в споре стоял. Ты честный говорун. Не крутишься ужом.

Проводив последнего гостя, Артамон Сергеевич позвал к столу супругу и Керкиру.

   — Говорили учёные мужи много, но кушали прилежно. Все блюда ополовинили, а то и подчистили, — и засмеялся. — Добрая была твоя затея, Керкира! На славу попотчевала. Вот только тебе прибыль невелика. По-латински лопотали. Мне иное Епифаний хоть растолковывал.

И вдруг Керкира сказала:

   — Нулля эст х'oмини к'aуза философ'aнди, ниси ут б'eатус сит. Боярин Борис Иванович зело любил науки. Он и к Анне Ильиничне приставил было учителя. Она-то на память жаловалась, а меня Господь памятью не обделил. Не всё и теперь позабыла.

   — Так ты поняла разговоры?

   — Поняла... Борис-то Иванович, правду сказать, иные мудрости уважал. Эти всё про тайны Бога, а Борис Иванович хотел знать сокровенное о земле, о светилах, о минувших временах, о будущих.

   — А что ты сказала-то?

   — Нет причины философствовать без пользы для человека. Наши-то гости об истине забыли, себя друг другу показывали.

   — Керкира! — Глаза у Артамона Сергеевича сияли. — Ну-ка ещё чего-нибудь сказани!

   — Н'oсце тэ ипсум. Сие по-нашему: «Познай самого себя».

   — Вот это да! Вот это по-учёному! — хохотал Артамон Сергеевич. — Ну и бабы у нас!

Глава шестая

1

Судьба Паисия Лигарида, митрополита Газского, послужившего Алексею Михайловичу на Соборах, осудивших старообрядцев и Никона, была решена в считанные дни. Великий государь отпустил владыку домой, в Святую землю, без наград, без милостей. Великолепные хоромы Лигарида, с яблоневым садом, с цветниками, были отданы Спафарию. Милость сию выхлопотал Артамон Сергеевич в награду за государственную книгу «Корень великих государей царей и великих князей российских».

Лигарид не успел до Серпухова доехать, а Матвеев уже спохватился.