Столп. Артамон Матвеев

Уже доносили: казаки не прочь выкрикнуть Ивана Серко, хотя он нынче в стане Ханенко, гетмана королевской милости. Солонина? Он полковник киевский, с митрополитом Иосифом Тукальским в приятстве. Дать булаву Солонине — обидеть преданных великому государю Райчу, Рословца. Генеральный писарь? Но Мокриевич — тот же Многогрешный. Многие подлости нашёптывал гетману на ушко, а потом разом и открестился от всех тайных затей.

Остаётся Самойлович. Генеральный судья. На такую должность неподкупных казаков избирают.

Не торопился Артамон Сергеевич с решительным словом к царю идти. Дело Многогрешного ещё не кончено.

Четырнадцатого апреля, в тёплый, щедрый на солнце день гетмана привезли в Посольский приказ. Артамон Сергеевич давал понять ответчику: он всё ещё важная персона, государственная. От государственной мудрости зависит и дальнейшая судьба: что наговорит, то и получит.

Спрашивать гетмана явились Юрий Алексеевич Долгорукий, Яков Никитич Одоевский, с десяток бояр, думные дворяне, дьяки.

Артамон Сергеевич в своём приказе впервые увидел, как он мал в царстве Русском.

Князь Юрий Алексеевич спросил гетмана сразу о главном: зачем изменил, кто был в советчиках?

Демьян Игнатович при виде столь сильных людей волновался, отвечал срыву:

   — Не изменял великому государю! Как вам поклясться в том? Чьим именем? У вас нет мне веры. Я же вижу!

   — Для чего ты, гетман, полковников, преданных царю, с мест прогонял, братьев своих ставил? — спросил Яков Никитич.

   — Переменял полковников по совету старшин. Я верно служил пресветлому государю! Я — слуга ему!

   — Какой ты слуга — неслух, — осадил гетмана Иван Чаадаев. — Зачем границы по реке Сож нарушал? Зачем собирался захватить Гомель?

   — Во время войны из Гомеля на нас беда накатывала. Если будет война с поляками и если Гомель будет взят на имя великого государя — царскому войску и казакам крепость сия станет добрым обережением. О Гомель расшибутся многие военные напасти. Царскую выгоду я держал в уме, не свою.

Артамон Сергеевич был доволен. Гетман держался. В Малороссии должны видеть: Матвеев даже виноватых перед царём в беде не оставляет. Сказал:

   — Мысли у Демьяна Игнатовича для государства полезные, но самовольство его — та же измена. Но ведь не исполненная! Мы не Божий суд, чтобы казнить за помыслы.

Князь Яков Никитич бровью дёрнул: куда это Матвеев клонит?

   — А скажи-ка, называющий себя царским слугою, — князь сделал долгую паузу, — скажи-ка ты нам, зачем ты государеву посланцу говорил, стращая: «Царь Киев и города Малороссии не саблей взял — поддались мы добровольно для единой православной веры. А теперь Войско Запорожское стало великому самодержцу не надобно. Ну а коли так, пусть выводит своих воевод из наших городов, сыщем себе другого государя»?

   — Никогда такого не говорил! — грянул во всю свою мощь Многогрешный.

И тут в палату ввели стрелецкого голову Танеева. У Танеева был в руках статейный список, зачитал о всех неистовствах гетмана.

Демьян Игнатович убыл в росте:

   — Я говорил писарю Карпу иное: «Вот обрадовал нас великий государь своей державной грамотой насчёт Киева». А писарь мне сказал: «Не всему верь, держи свой разум. Брюховецкому тоже грамоты слали, а после того князь Даниил Степанович Великого-Гагин пришёл с войском да и побил Золотарёнка, Самка, Силича. Тут я и начал быть в сомнении. От царских войск страх на меня нападал. В сём виноват перед великим государем, а изменять — никогда!

Князь Юрий Алексеевич улыбнулся гетману:

   — Что же ты о речах писаря не объявил старшине, всему Войску? Государю почему не отписал?.. Ты что, сам не знаешь, князь Великого-Гагин Золотарёнка и Самка пальцем не тронул. Войско царское пришло на раду, чтоб вы друг друга не побили. Каждый хутор своего гетмана хотел.

   — Я человек неграмотный, — объявил вдруг Многогрешный. — К царю не писал спроста. Писарь сказал, я поверил.

Князь Яков Никитич поискал глазами нежинского протопопа Симеона Адамовича, поспел в Москву расторопный батюшка к разбирательству гетманского дела:

   — Скажи, протопоп, гетману то, что своими ушами от него же и слышал.

Симеон встал, перекрестился, поклонился суду, на гетмана глядел участливо.

   — Винился бы ты, Демьян Игнатович! Великий государь милостив. Знай себе выкручиваешься. Когда ты меня в Москву посылал, что я тебе говорил? И до этого не однажды: «Держись царской милости. Помни судьбину Брюховецкого. Измена — это как пропасть, шагнул — и погиб». А что ты мне отвечал на это: «Поспешай в Москву, там тебя и посадят».

Гетман встал на колени перед боярами:

   — Неистовые мои речи сказаны все в пьяном беспамятстве.

   — Если бы ты об измене не сговаривался, — сказал Юрий Алексеевич, — то все грамоты Дорошенко государю бы отсылал.

   — Я приказывал отсылать! — встрепенулся гетман. — Писарь не отсылал, а я про то не ведал.

Тонул Многогрешный, пузыри пускал. Артамон Сергеевич поспешил на помощь:

   — В Киевобратском монастыре взят переодетый в монаха брат гетмана, Василий. Его везут в Москву. Давайте допросим Василия Игнатовича и решим судьбу обоих.