Столп. Артамон Матвеев

Прикидывали: царица молоденькая, не скоро в Тереме пообвыкнет. Сердечных подруг нет, тут уж надо расстараться, втереться в свои. На окружение поглядывали государево — из новых, кроме царицыной родни, Матвеев в гору пошёл. Человек царю с детства близкий, покладистый, а главное, всей его-то родни — один сын. Не потащит за собой шушеру в приказы, царю — в комнатные.

Косточки обмыли, успокоились. Не унюхали большой опасности.

Новой царице прозвище приклеили: Медведица. Ступает на ногу, косолапя.

5

В марте, в день мученицы Дросиды, дочери императора Траяна, жестокого гонителя христиан, разинцы, никогда не видевшие Разина, мужики и стрельцы Алатыря, Арзамаса, Большого Мурашкина, Лыскова и среди них Савва-корабельщик санным скорым путём доехали до Пустозерска.

Слепила до тьмы в глазах снежная пустыня, и вдруг стал расти и вырос город. Тын заметен буранами по самые зубья, одни башни торчат. К воротам глубокий прокоп. А за воротами и впрямь город. Дома все высокие, с подклетями. Церковки. Савва насчитал четыре. Удивили величиной амбары.

   — Что здесь? — спросил Савва местного стрельца, ехавшего с ними от ворот.

   — Рыба. Шкуры. Это всё — Бородина. Великий человек в наших краях.

Проехали мимо Воеводской избы, остановились перед Съезжей.

   — Всё новёхонькое! — удивился Савва.

   — С год как отстроились, — сказал стрелец. — Лет пять тому здесь одни головешки торчали. Карачеевская самоядь сожгла город.

   — Как говоришь?

   — Карачеевская самоядь! — повторил стрелец. — Ещё как запомнишь. Два года их не видели, а то прямо беда. Сидим, бывало, как в курятнике. Высунешься — поймают. Хитрый народ. И все — колдуны. Пуля их не берёт.

Из Съезжей избы вместе с властями вышел к узникам воевода Неелов. Спросил стрелецкого десятника:

   — Сколько привёз?

   — Было две дюжины без двух. В Усть-Цильме пятерых разместили. Один помер по дороге. Шестнадцать душ.

   — Вези всех в тюремную избу, потом разберёмся, — приказал воевода. — У меня хлеба на столько ртов нет.

   — Пять мешков ржи привезли для их корму.

   — Хе! Пять мешков!

Начавшаяся тюремная жизнь закончилась для Саввы нежданно-негаданно в день прибытия.

Их затворили в просторном, хорошо протопленном доме. Самые проворные полезли на печь. Иные разлеглись по лавкам. Савва поглядел, что под печкой, а там оленьи шкуры. Разгрёб, забрался, темновато, но тепло. Пока ехали — намёрзлись. Заснул, как в детстве. Хотел о чём-то подумать и не успел...

Вдруг ударила пушка. Савва услышал её сквозь сон. Откуда пушка? Где? Но пушка бахнула в другой раз, ружья пальнули.

Савва выглянул из-под печи. Стрельцы, а их было девять человек среди новых пустозерских сидельцев, столпились посреди избы.

   — С башен стреляют, — определили опытные воины. — Нападение.

   — Карачеевская самоядь! — сказал Савва, выбираясь из укрытия.

   — Какая?

   — Вроде карачеевская, — повторил Савва.

   — У самоедов и стрелы костяные, и копья — костяные. Куда им против ружей, против пушки! — махнул рукой стрелец по прозвищу Горшок Пустые Щи. Всё рассказывал, что из-за пустых щей к разинцам перешёл. Воевода их в Верхнем Ломове денег не платил. Корм давал вполовину...

   — Стены-то снегом заметены. Никаких лестниц не надо, чтобы перелезть, — сказал Савва.

С ним согласились:

   — Нарты поставят — вот и лестница.

Загремели засовы. Вошли трое. Впереди воевода.

   — Стрельцы среди вас есть?

   — Вот мы! — сказали стрельцы.

   — Я был пятидесятником, — выступил вперёд Савва.

   — Вот и будешь за старшего, — решил воевода. — Самоядь пришла. Пищалей у нас лишних нет, а те, что есть, негодные, проржавели. Пики дадим, топоры. Погуще нас будет.

Башня, куда их привели, оказалась рядом с тюрьмой, через три дома всего. Солнце уже садилось.

   — Гляди в оба! — крикнули из башни.

Савва увидел — стрелы летят. Кинулся что было мочи прижаться к тыну.

На башне сидели всего трое. Пищаль одна.

   — У нас тут река, ветер сметает снег. Карачеи сюда не лезут, высоко.

Савва подошёл к бойнице.

Человек с тридцать, все в звериных шкурах, с противоположного берега пускали из луков стрелы.

Вдруг из белого морока появились рога, морды оленей.

   — Подкрепление! — Стрелец выстрелил и промазал. А может, пуля не долетела. А может — колдовство.

Савва подошёл к стрелявшему:

   — Дай мне!

Стрелец поколебался, но уступил место. Савва выстрелил в самого высокого карачеевца. Тот что-то кричал своим, указывая на башню. Повалился самоед лицом в снег, как сноп.

Савва отдал зарядить пищаль. Видел, как мохнатое воинство, прикрываясь оленями, кинулось россыпью в нартах на реку и — к тыну.

Вторым выстрелом убил самого резвого. Убил ещё одного.

Часть самоедов развернули оленей, умчались в тундру, но человек пятьдесят подъехали под самый тын. Пытались зажечь брёвна. Их били сверху длинными копьями, глыбами льда.

Савва стрелял в головы, кровь заливала снег. Самоядь кинулась спасаться за реку.

— Какой глаз-то у тебя! — Пустозерские стрельцы глядели на Савву уважительно.

Наступила ночь, но небо освещали сполохи северного сияния.