Столп. Артамон Матвеев

В Коломенское выехал чуть ли не тайно, в одной кибитке с государыней. Кибитка снаружи простенькая, а изнутри песцами обита. Сопровождали кибитку всего пара сотен рейтар, из чинов — один Артамон Сергеевич.

Приехали к недостроенному дворцу. Артамон Сергеевич уже поджидал государя и государыню. Крылечко, у которого остановилась кибитка, поразило множеством ступенек.

   — Ой! — изумилась Наталья Кирилловна.

   — Сё палата для деток! — улыбнулся Алексей Михайлович, а царица так и вспыхнула: для её деток.

Прошли сенями, каморкою для слуг. И вот — два слона вместо дверей. На слонах башенки. В одной башенке чёрная царица, в другой чёрные воины.

   — Сё царица Савская, — пояснил Артамон Сергеевич.

Рядом с ним стояли два мастера. Совсем молодые.

   — Егор! — узнал государь. — А тебя как зовут?

   — Федот.

   — Братья, — подсказал Артамон Сергеевич. — Их трудами расписана сия потешная палата.

Братья поклонились, взяли слонов за хоботы-ручки, отворили двери.

   — Ах! — сказала Наталья Кирилловна. — Дом жар-птицы!

Царь просиял солнышком.

Птицы и впрямь взлетали с четырёх углов палаты. Потолок — само небо с частыми звёздами. Крылья и дивные хвосты птиц озаряли золотом углы комнат. Стены же расписаны цветущими травами, диковинными деревьями. На ветвях птахи, среди трав звери.

   — Господи! — воскликнула Наталья Кирилловна. — Да ведь это сладкий сон.

   — Сладкий сон! — вполне счастливый, подхватил Алексей Михайлович.

   — Пожалуй, государь, живописцев. Как они нас удивили, так и ты их удиви! — сказала вдруг Наталья Кирилловна.

Артамон Сергеевич позвал мастеров. Царь спросил братьев:

   — Вы откуда родом?

   — Из Рыженькой. Из села.

   — А чьё село?

   — Половина была боярыни Анны Ильиничны, половина боярыни Федосьи Прокопьевны, — сказал Федот.

Егор его поправил:

   — Теперь все за Федосьей Прокопьевной...

Государь чуть нахмурился:

   — Великая государыня благодарит вас за труды, я тоже вас не забуду, — и повёл супругу на улицу.

Когда вышли, Наталья Кирилловна вопросительно глянула на самодержавного своего супруга.

   — Я им родное их село в вечную собственность подарю, — сказал Алексей Михайлович. — Боярынька-то нами пренебрегла, пусть на саму себя пеняет...

У крыльца царственных супругов ждали санки для двоих, но узкие. Сидеть нужно было в рядок. Полозья лебедями, выше головы. Сиденья мехом обиты. Наталья Кирилловна посмотрела на царя:

   — Мне куда садиться?

   — Впереди. Я править буду.

Сели. Слуги покатили санки на гору.

   — Батюшки! — охнула Наталья Кирилловна, увидевши, на какой они высоте.

Далеко внизу Москва-река, с чёрным льдом посредине, далёкий, может, на десятки вёрст отодвинутый высотою горизонт.

Страх не успел до пяток добраться. Санки помчались, ветер ударил в лицо, мир превратился в две летящие полосы, но тотчас и проступил, как из небытия, окружил санки. Они всё ехали, ехали, и обмершее сердце вернулось на место, да только не прежнее, озабоченное, а совсем детское. Ничего в нём не осталось, кроме радости, и хотелось тихонечко вздохнуть.

Откуда-то возникли слуги, подхватили санки, и снова царь и царица оказались на горе.

Полёт, долгая радость блаженного скольжения...

   — Ещё! — сказала Наталья Кирилловна.

И потом опять:

   — Ещё!

А когда съехали в очередной раз, повернулась к государю, сияя глазами и ничего не говоря.

   — Ещё! — приказал Алексей Михайлович.

После катания поехали в деревенскую церковь, и так вышло, что в церкви, в деревянненькой, народу было три старушки, старик да мальчик с девочкой. Народ, прослышав, что царь приехал, хлынул в большие коломенские храмы и прогадал.

Певчих не было. Государь с государыней, со старушками пели, да и диакон оказался голосистый.

   — Серафим! — сказала о нём Наталья Кирилловна, и Алексей Михайлович запомнил это. На Пасху отец диакон пел уже в Успенском соборе.

После службы Алексей Михайлович привёз супругу в деревенскую избу. Чистую, полы скрёбаны, без тараканов, с кроватью вместо палатей, но всё было как и положено у крестьян: ложки, чашки деревянные, горшки глиняные, с глазурью. Еда — хлеб да ведро молока.

   — Кашки бы да щец! — сказал Алексей Михайлович, зажигая от уголька свечу.

Свечей в избе было как во дворце: царь любил светлую жизнь.

Наталья Кирилловна прошла к печи. На стене, на полках, стояли туеса с разными крупами, с мукой, под столом свёкла, морковь, репа, кочаны, бочонок с грибами, бочонок с квашеной капустой, висели связки лука, нити сушёных белых грибов.

   — Всё есть! Я сварю! — обрадовалась Наталья Кирилловна, и раз-два — горшок с пшеном отправился в печь, а вот над горшком со щами пришлось царице призадуматься. — Мясца нет, но с грибами ещё и вкуснее будет.

Алексей Михайлович приметил: в печи огонь ещё большой, рано бы горшки ставить, но Наталья Кирилловна словно бы читала его мысли.

   — Я не люблю щей томлёных. Щи хороши, когда капустка похрустывает.

Алексей Михайлович приятно удивился крестьянской расторопности царицы, но ничего не сказал. Сел за книгу:

   — Скоро пост, почитаем житие преподобного отца Ефрема Сирина.

Наталья Кирилловна растерянно смотрела на тесто, замесила оладушек испечь, но продолжать работу не смела. Царь заметил растерянность супруги: