Столичный оборотень

Не знаю, какое у меня в тот момент было лицо, но внутренне я с трудом сдерживался, чтобы не затопать ногами и не закричать на весь Невский: «Я не хочу Мураками! Верните мне моего Коэльо!» И не делал этого по единственной причине: детство, увы, давно кончилось. Именно поэтому я не бросил книжку в ближайшую урну, как того просило сердце, а убрал в рюкзачок, как велел мне разум.

Впрочем, рассудил я, немного остыв, могло быть и хуже. Татьяна Толстая, например, попросту исчезает вместе с пакетиком при попытке провезти ее контрабандой из города на семи холмах в город сорока островов. Так же точно Илья Стогов будто бы растворяется, когда меня перекидывает из северной столицы в обычную. И никто не объяснит, почему так происходит. Может, у этих авторов в чужом городе нет соответствующих аналогов? Или они чересчур привязаны к месту обитания?

Кстати, о месте. Нетрудно заметить, что на этот раз меня не просто перекинуло, но еще и отшвырнуло. Перебросило через проезжую часть. И теперь, чтобы вернуться на лужайку с фонтаном, где отлитый Орловым памятник Юрию Долгорукому внезапно разделился на бронзовых Кутузова и Барклая-де-Толли работы Орловского, мне придется долго ковылять по пешеходному переходу. С моей-то коленкой – по чуть ли не самому длинному в городе переходу! Ведь ширина Казанского моста составляет 92 метра!

Ну не свинство ли?!

Все дело было в портвейне. Да, без сомнения, в нем!

Или в коньяке «Три звездочки» за 13.75, который я, как самый рослый и мужественный на вид, гремя классным «общаком», приобрел в привокзальном «Винно-водочном». По слухам ночью в поезде мы употребили то и другое, набившись всем скопом в тесное купе, и после употребления себя вели довольно плохо. Так что немудрено, что многие из класса наутро не помнили, чем все закончилось. Но я пошел дальше всех: не помнил даже, как все началось.

Мысли о выветрившихся из памяти событиях не давали мне покоя все время нашего пребывания в Ленинграде и едва не испортили впечатление от города. Погруженный в себя, я смутно запомнил автобусную экскурсию в Петергоф, поход в стереокино и катание на катере по Неве – все заслонял презрительный взгляд рыжей Надьки. Отчаявшись добиться от одноклассников подробностей, я по большей части молчал. Только однажды, в Кунсткамере, вынырнув на мгновения из трясины мучительных раздумий и обнаружив прямо перед собой заспиртованный трупик двухголового младенца, громко сказал:

– Ого!

Когда перед обратной дорогой наши пацаны, улизнув от физрука, затоварились какой-то подозрительной яблочной водкой, я попросил их мне не наливать. Ни грамма. Даже если вдруг начну умолять стоя на коленях.

Пацаны сперва удивились, потом пожали плечами и согласились. Сообразили, что при таком раскладе им же будет лучше. Больше достанется.

Однако насладиться поездкой в поезде мне снова не удалось. Будь я Радищевым, мое «Путешествие из Петербурга в Москву» уместилось бы в пару абзацев.

Я только и успел загрузиться, найти четвертое купе и нижнюю слева полку, поставить на столик бутылку «Байкала» и бросить сумку в рундук. После этого преследовавший меня кошмар повторился практически один в один. Поздний вечер обратился в утро, возбужденные одноклассники прекратили хихикать и начали зевать и почесывать заспанные физиономии, а бутылка лимонада оказалась под столом и пустая. Все, все было как тогда. С той разницей, что на этот раз я, можно сказать, схитрил. Не стал брать постельное белье.

Да, и еще, уж не знаю, почему, но рыжая Надька тем утром впервые посмотрела на меня с откровенным восхищением.

Шатко и валко, в час по гомеопатической ложке, часто останавливаясь, чтобы растереть ушибленную ногу, я все-таки добрел до дома номер два по улице Казанская (в девичестве – Плеханова). Поскольку точно знал: если что и способно сейчас восстановить мой душевный покой, то только этот дом мягкого светло-зеленого цвета, как будто в акварель добавили много воды и немного пыли. Вернее, его крыша. До которой, к слову сказать, надо еще дохромать.

Комбинацию кодового замка я никогда не запоминал. Зачем? И без того три запавшие кнопки со стертыми цифрами и отшлифованный тысячами ладоней рычажок недвусмысленно указывали, куда жать и за что при этом дергать.

Лифт – жуткая лязгающая кабина за сетчатым ограждением, похожая на клетку для буйных, – вознес меня на последний этаж. То есть, последний с точки зрения жильцов, но не многочисленных захожих романтиков. Привычный путь: через дверь – на чердак, через окно – на крышу из-за проблем с коленкой занял втрое больше времени, чем обычно. Но тем сильнее была радость, когда я все-таки прошел по крутому скату, не зацепив по пути ни одной антенны или провода под напряжением, уселся на скамейку из пары кирпичей и широкой доски, установленную каким-то святым человеком поверх кровельного железа, вытянул многострадальные ноги в сторону Невского и стянул с плеч рюкзачок.

На крыше я был один. Довольно редкий случай, надо сказать, но тут мне на руку сыграл недавно прошедший дождь, который на редкость вовремя кончился. Жизнь начинает налаживаться?…