Столичный доктор

Снега выпало мало, да и тот сразу растаял. Порфирий боялся, что озимые теперь вымерзнут, а на следующий год будет мало влаги на полях. Сразу несколько мужиков с семьями снялись и ушли жить в город. Работают на фабрике, плевать хотели на недоимки. Порфирий жаловался исправнику, но тот в ус не дует и делать ничего не хочет.

Из намеков я понял, что «водворить крестьян к местам жительства» стоит пять рублей. Да что у них тут за такса-то такая? Пять рублей взятки за все. Жалобу похоронить – пятера. Крестьян вернуть – еще одного «Плеске» готовь (именно этот управляющий банком подписывает банкноты).

Еще Балакаев мне сообщал, что так как мужиков и баб стало меньше, то сукновальню и лесопилку он закрыл, работы встали. Весь доход за год – полторы с лишним тысячи рублей. Что на пятьсот рублей меньше, чем в прошлом году. Высланы мне переводом через дворянский банк.

– Что там Порфишка пишет? – Кузьма заглянул мне через плечо. – Жалобится на недоимки? Вор он! Себе в карман кладет, дом железом покрыл, барский экипаж в конюшне держит! Евгений Александрович, поедем в Знаменку, разбор устроим! Балакаева – на правеж, батогами его! Все ворованное выдаст.

– Ага, а меня потом исправник по жалобе в тюрьму. Продам я Знаменку, и всех делов.

Эта новость сразила Кузьму наповал. Он открыл рот, закрыл… Впал в натуральный ступор. Прямо как актеры из фильма «Гараж», когда Бурков сообщает «высокому собранию», что он «Родину за машину продал». То есть старый отчий дом.

– Как же можно? Там же батюшка ваш похоронен и матушка…

– Они же на кладбище покоятся, а не в поместье.

Да, Баталов оказался сиротой. Мать, Мария Ивановна Баталова, умерла от родильной горячки. Евгений выжил, но долгое время был очень слабым, думали, тоже умрет. Выходила кормилица и нянька. Отец, Александр Иванович Баталов, был известным в губернии помещиком и землевладельцем, служил в сто двадцать втором пехотном полку, вышел в отставку в звании капитана.

После смерти Марии Ивановны Баталов-старший так и не женился, занимался делами поместья. Видимо, во многом из-за семейной трагедии увлекся медициной и смог увлечь Евгения. Оплатил ему учебу в Москве, очень приветствовал тот факт, что сын занялся наукой, устроился при кафедре. В письмах часто передавал приветы разным знакомым врачам, с которыми состоял в переписке. Умер три года назад. От удара. Стало быть, инсульт случился.

– Ну на кладбище, – покивал Кузьма. – Но ведь Знаменка! Как же можно отдать чужим людям?

Прямо сцена из другого произведения, «Вишневого сада». Лопахин с пилой подбирается к сакральным деревьям Раневских. «В лесу раздавался топор дровосека».

– А думаешь, мне этот Балакаев сильно близкий? Сам говоришь, что ворует. Если это так, стало быть, плохой человек. Уволь его, придет новый управляющий. Без догляда тоже начнет засовывать руку в мой карман. А мне это зачем?

Этот вопрос поставил Кузьму в тупик. Он замолчал, со скорбным лицом отправился развешивать бумажные игрушки на елку.

* * *

Перед самым Рождеством у меня дома появился необычный посетитель. Худенькая, стройная дама в распахнутой песцовой шубе впорхнула в кабинет, закружилась по нему, разбрасывая конфетти.

– Поздравляю!!! Счастья тебе желаю!

Из-под челки на меня смотрели большие зеленые глаза, меховая шапка была сдвинута на затылок и имела лисий хвост. Лицо у женщины было слегка бледное, профиль вполне себе аристократический, тонкие губы скрывали мелкие некрасивые зубы.

Я молчал, перекатывая карандаш по столу. Ночью спал плохо, снилась какая-то чепуха с реанимацией… жирафа. Бегал от головы к телу и обратно. Это мне аукается попытка составить памятку о реанимации людей. Все пытаюсь подробно записать выдуманных пациентов Талля, которых он лечил в клиническом городке университета. Непрямой массаж, вентиляция легких и до кучи, чтобы два раза не вставать, прием Геймлиха. Три в одном флаконе. Вроде звучит просто, а поди объясни современникам, как все работает и почему. Пришлось взяться за иллюстрации. Рисовал я паршиво, но после десятка попыток что-то начало получаться.

– Женя, ты же меня простишь? – Плясунья молитвенно сложила руки. – Я повела себя гадко, дурно. Но театр для меня всё!

О, вот кто к нам пожаловал… Ольга не-знаю-как-ее-по-отчеству. Да и по фамилии тоже. Бывшая уже пассия Баталова.

– Мадам, что вы от меня хотите? – холодно поинтересовался я, стряхивая конфетти с рукава домашнего халата.

– Мадмуазель! Посмотри, что я тебе привезла! – Ольга порылась в сумочке, что у нее висела на плече, достала оттуда коробку, украшенную узлом из красной ленты.

– Спасибо, мне неинтересно. Я сейчас немного занят…

Губы у плясуньи задрожали, но она справилась с собой. Поставила коробочку на стол, сама развязала узел. Внутри оказались золотые часы-луковица и цепочка.

– Это швейцарский брегет, Вашерон Константин.

Я подавил смешок, вспомнил слова из «Песни российского чиновника»: