Стоит только захотеть...

Петров долго молчал, уткнувшись подбородком в грудь. Шмыгал носом. Несколько раз в видимом испуге оглянулся на голую стену палаты.

— Я тебя не тороплю, — проговорила я, — подумай, подумай…

Но Петров не стал больше думать. Он вдруг резко подался ко мне, будто хотел ударить меня головой в лицо. Я инстинктивно вскочила.

Петров снова рванулся ко мне, но — спеленутый — упал с койки, разбив себе лицо.

— Доктор! — захрипел он, когда я наклонилась к нему. — Мне бы не здесь быть… Мне бы не в больничке…

Он извивался на животе, пытаясь подняться. По его покрасневшему от натуги лицу бежали две тонкие струйки крови — из разбитого носа через губы на подбородок и из рассеченной брови — по щеке.

— Доктор! — Голос его звучал сдавленно. — Мне бы лучше закрыться… В СИЗО бы мне лучше! Тут больно страшно одному… И охрана тут, наверное, плохая… Лучше на нарах с пацанами, чем тут одному… Я боюсь… Я все жду, что он ко мне придет… Он все может, он… если захочет, сюда легко пройти может…

Он резко вдруг замолчал, словно захлебнувшись.

Огромного труда мне стоило перетащить тяжелое тело обратно на койку. В двери открылось окошко, там показалось встревоженное лицо женщины, — видимо, она услышала крики Петрова. Я знаком показала ей — «не мешайте». Она удивленно кивнула и исчезла, с лязгом захлопнув окошко.

— А теперь успокойся и расскажи мне по порядку, чего ты боишься, — как можно мягче выговорила я, вытирая кровь с лица снова водворенного на кровать Петрова.

Он судорожно выдохнул и замотал головой.

«Хорошо, — подумала я, — так не вышло. Не будет он рассказывать мне ничего про Осокина. Тогда пойдем другим путем… Нужно узнать, как Петров со своими боевыми товарищами оказался в том злополучном дворе».

— Послушай, — сказала я, — чтобы тебя перевести в тюрьму, нужны какие-либо факты, подтверждающие, что ты… совершил что-то незаконное.

— Во всем… Во всем признаюсь! — закричал Петров. — Только вытащите меня отсюда. Я здесь уже не могу… Он… — Тут Петров снова боязливо оглянулся и прикрыл глаза. — Он уже два раза приходил ко мне, — шепотом сообщил он, — вон из той стены выходил… Понимаешь? Мне нужно выбраться отсюда! А мусора, которые приходили, наоборот, говорили — не бойся, мы тебя не посадим. А я больше всего боюсь, что меня здесь опять одного оставят… На целые дни… А ночью…

Петров снова зажмурился.

— Скажи мне, — осторожно начала я, — за последние дни ты совершил что-нибудь… противозаконное? Например, что ты делал накануне того самого вечера, после которого ты оказался сначала в милиции, а потом в психушке?

Петров открыл глаза и немедленно завел их к потолку.

— Тогда… — протянул он. — Ну, я плохо помню, что было… А! Вот — шеф послал меня с пацанами должок вытрясти с одного козла… Ну, как обычно все было — по морде пару раз, стволом в ухо потыкали… По почкам постучали…

— Отлично, — сказала я, — нанесение тяжких телесных повреждений… Угроза убийства. Деньги-то забрали у того коз… человека?

— А как же!

— Ограбление, значит. Неплохо. Тебя уже можно упечь. Продолжай в том же духе.

Петров на мгновение просиял, даже что-то вроде улыбки появилось на его лице.

Он заговорил быстрее:

— А вечером еще в баре разборка была с братвой из Самары. Они с наших пацанов, которые на трассе между Самарой и нашим городом работают, хотели бабки снять. Типа — за территорию. Ну, постреляли там… — Петров возбужденно шмыгнул носом, — постреляли и разбежались, пока мусора не подъехали. Я одного самарского урода, кажись, зацепил…

— Насмерть? — поинтересовалась я.

— Не… Говорю же — зацепил… — тут что-то мелькнуло в глазах у Петрова и он быстро поправился: — Да, насмерть. Убил я его… Прямо в сердце целился и выстрелил. Наповал.

— Убийство… — протянула я. — Умышленное. Хорошо, совсем хорошо.

Петров уже тяжело дышал. Он даже перестал оглядываться на пустую стену. Надежда на перевод в следственный изолятор из палаты психиатрической больницы так ободрила Петрова, что его речь почти утратила бессвязность душевнобольного, слова лились из него свободной скороговоркой. Кажется, он начал уже кое-что сочинять, приукрашивая свои подвиги, поэтому я решила время от времени прерывать Никиту, не давая его больному воображению развиваться до степени чрезмерной.

— На тот день вроде все, — закончил Петров, — про следующий день рассказывать?

— Конечно, рассказывай, — кивнула я, — хотя и того, что ты наговорил, вполне достаточно для того, чтобы взять тебя под стражу.

Петров радостно рассмеялся, из его носа опять потекла кровь. Он заговорил снова — еще быстрее. От напряжения у него начала дергаться голова — я не могла поэтому вытереть как следует ему кровь, только размазала ее по всему лицу.