Стоит ли им жить?

Среди людей, знающих Элвина Кобэрна, не существует двух мнений о том, что его страстная, кипучая ненависть к ревматической болезни сердца ставит его высоко над рядовыми людьми науки. Любовь к истине у многих исследователей принимает иногда такие размеры, что не оставляет места для ненависти к той смерти, против которой они борются, — но этого никак нельзя сказать о Кобэрне. Бедность, вне всяких сомнений, является главным союзником стрептококка. Это доказано. Но почему же тогда Кобэрн — при всей своей человечности — не идет рассказывать бедным людям об экономическом строе, для которого деньги важнее, чем разрушение детских сердец? Зная положение и психологию современных борцов со смертью, можно заранее сказать, что он этого не сделает.

Примиренность с величайшим социальным злом и позором, покорное отношение к издевательствам над их лучшими открытиями, — вот что характерно для всех борцов со смертью, каких я только знал. Все они, как один, — за исключением великого ученого Ивана Павлова, — убеждены в том, что бедность — это не предмет науки, что она вне пределов их компетенции. Многие из них одержимы предрассудком, что их собственная бедность даже полезна для науки. Они готовы показать чудеса достижений почти без денег. Они с радостью превращаются в судомоек, перетирающих собственные склянки, и в скотников, убирающих навоз из клеток своих обезьян, — лишь бы им было дозволено продолжать раскапывание истины. Когда их жалкий бюджет приходит к полному истощению, они на цыпочках, с благоговейной улыбкой, идут в кабинеты всесильных приспешников денежных тузов; в обязанности этих продажных людей входит выделение какой-то частицы средств богачей на поддержание науки — в порядке благодеяния! Здесь наш борец со смертью, ломая шапку, вымаливает пособие, которое часто оказывается более чем недостаточным для его работы, и изливается в благодарностях за подачку, которая устраивает его только наполовину. С этими ресурсами он бьется над своими жизнеспасительными открытиями, которые, будучи готовыми для применения на людях, требуют еще средств для введения их в практику, а если этих средств нет — хотя их отсутствие стоит жизни мужчинам, женщинам и детям, — наш храбрый борец со смертью возвращается в свою лабораторию, может быть, и со вздохом, но без тени протеста. Короче говоря, наши ученые находятся в положении изобретателей, конструкторов, созидателей, инженеров гигантской машины для борьбы со смертью, мощной установки, несущей жизнь, силу, счастье, — которым начальство не разрешает пустить эту машину в ход. Таково их настоящее положение при нашем плутократизме.

Кобэрн в этом отношении ничем не отличался от других борцов со смертью. А кроме того, его первые открытия были сделаны в дни «бума», когда казалось, что бедность чуть ли уж не кончается. И в Америке широко распространено было мнение, что горшки всех приличных граждан полны кур и витаминов, так что Кобэрн, хотя и знал кое-что иное, решил, что агитация с его стороны будет делом глупым и даже недостойным человека науки…

Авось, положение улучшится? Может быть, премудрый Гувер[10] окажется и вправду неплохим пророком? Кобэрн разделял эту необъяснимую терпимость наших ученых к дрянному экономическому строю, презирающему науку, разрушающему блага, которые эти же ученые создавали и делали счастливой долей человечества. Легко представить, как Кобэрн ворчал себе под нос, что бедность, мол, это не научная тема, и поэтому она его совершенно не касается. А к тому же он был всецело одержим мыслями о стрептококке…

С помощью своих сердечнобольных юных пациентов и преданной сиделки Люсиль Миллер, Кобэрн на опыте Нью-Йорка уже слишком хорошо узнал, что дает обыкновенному микробу силу разрушать детские сердца. Многие из его жертв жили в грязи, без воздуха и солнца. Другие жили скученно, по четыре-пять человек в комнате. Большинство из них питалось отвратительно. В некоторых квартирах не было даже печки на случай холодных дней. Все эти лишения, — наряду с цивилизацией, способной вполне обеспечить всех, — активно помогают злостному стрептококку невидимо распространяться среди детей, отмеченных ревматическим клеймом. Кобэрн знал это. Так почему бы не начать войну с бедностью?

И в конце концов, пробираясь случайными и не всегда логичными путями к истине, — что так характерно, для людей, отмеченных гением, — Кобэрн превратился в практика. На интереснейшем опыте он доказал, что, хотя ревматическая болезнь сердца и является некоторой расплатой за бедность, есть огромное количество детей, которые ею не болеют, хотя и бедны. Неподалеку от пресвитерианской больницы в Нью-Йорке жила большая колония иммигрантов из Порто-Рико, которые были ужасающе бедны. Дети их часто заболевали ревматизмом на глазах у Элвина Кобэрна и умирали под его ухом, приникшим к их огромным, слабеющим сердцам, — и этот простой маленький факт заставил его призадуматься.

Эти люди не знали, что такое ревматическая болезнь сердца, — там у себя, в Порто-Рико!