Но я был еще слишком робок. Я еще не вполне отважился на это дело. А если бы и отважился, то как мог я охватить своей проповедью всю эту массу! И я вернулся назад, на песчаные дюны.
Глава четвертая
НИЩАЯ НАУКА
Закон о выживании наиболее приспособленных был бы хорошей штукой для руководства, если бы только знать наверное, кто же, в сущности, приспособлен к выживанию.
Доктрина старого ворона Доминика Мальтуса, утверждавшего, что население земного шара растет быстрее, чем средства к существованию, разбита теперь вдребезги наукой; в наш могучий век мы в состоянии производить неограниченное количество всего, что требуется для самой привольной жизни.
Одно было для меня совершенно бесспорно: что причина смерти детей, после того как они уже однажды были спасены, заключается попросту в том, что мы не стараемся все время поддерживать их жизнь.
У меня нехватало ни мужества, ни искусства нарисовать массам правдивую картину того, как они были ограблены в своих прирожденных правах. Научное пораженчество пессимистов-биометриков отравило меня. И я вернулся назад, на песчаные дюны.
Стояли ненормально жаркие весенние дни, когда смотритель набережной Диплидж, Риа и я сражались с напором песка, грозившим помешать Рие в строительстве нового дома в Уэйк-Робине. Из этой войны с песком при жестоком норд-весте нам удалось извлечь несколько фундаментальных биологических фактов, в достаточной степени суровых, но ни в коем случае не пессимистических. Этой сухой весной — в страшный год пылевого шторма и засухи — мы увидели, что случается с самой лучшей наследственностью, если подвергнуть ее превратностям неблагоприятной внешней среды.
Хорошо было этой весной в Уэйк-Робине на песчаном пляже у озера Мичиган. Это был не Детройт. На два километра вокруг не было ни одного голодного ребенка. Хорошо дышалось на свежем норд-весте, чисто вымытом трехсоткилометровым водным пространством, начиная от самой Зеленой Губы, у Висконсина. И острые песчинки, разносившиеся ветром, приятно покалывали лицо, когда мы ложились отдыхать. Как славно и здорово было обливаться п
Было подлинным уроком, и отнюдь не трагическим, отмечать факт гибели молодых сосен, посаженных нами на этом пляже год тому назад. Можно было наблюдать их смерть, не слыша при этом ни плача, ни криков. Этот пляж, где мы насадили тысячи деревьев, представлял собой чистый белый песок, обыкновенные силикаты, вылетавшие из озера и проносившиеся через набережную, вверх по холму, прямо в наши рощи, медленно засыпая их. Год тому назад мы с великими надеждами рассаживали эти молодые деревца. Мы сооружали сами себе памятники, говорил Диплидж, и мы смеялись, а к весне белое песчаное лицо пляжа зеленело уже молодыми сосенками. Затем пришла осень. Налетел неистовый норд-вест, вздымая тучи песка, колючего, как миллиарды крошечных летающих иголок. И вот наши вечнозеленые юнцы начали вдруг желтеть. Наступила зима, они стали коричневыми и потеряли всю свою хвою, и вот теперь, в новом апреле, из тысячи деревьев едва ли больше семидесяти пяти остались в живых… Неподалеку от пляжа, на холме, на той же самой песчаной почве, только на южном склоне, защищенном от диких порывов норд-веста, мы в тот же день посадили другую тысячу маленьких братьев этих шотландских сосен…
Из этой тысячи больше девятисот пятидесяти стояли живыми и крепкими, покрывшись гроздьями свежих яркозеленых бутылочек.
Я размышлял о том, каким образом, несмотря на столь длительный песчаный шторм в нашей экономике, выживает такое значительное количество юных американцев? Не потому ли это, что ткани человеческого организма более выносливы, чем протоплазма сосновых деревьев? Или, может быть, наука, несмотря на жалкие условия ее существования при нынешнем экономическом строе, обладает еще достаточной силой, чтобы создавать детям заграждение против урагана нищеты?