Сто тысяч франков в награду

В первых главах мы уже говорили о том, что пол представлял собой мозаику из белого и черного мрамора, чередующегося, как на шахматной доске. Кроме того, по всей длине коридора был расстелен ковер, заглушавший шум шагов. По обеим сторонам коридора возвышались стены, одна из которых прилегала к библиотеке, а другая — к столовой и буфету, где располагалась лестница на второй этаж. Граф поставил лампу на пол, взял в руки лом и начал крушить стену.

— Что вы делаете, ваше сиятельство? — вскрикнул Лантюр.

— Даже если придется разобрать этот павильон до последнего камня, — отозвался граф, — я все равно отыщу ключ к этой страшной загадке. Помогай мне, Лантюр. Пока я буду осматривать стены, ломай пол, поднимай мозаику… За дело!

Лантюр, пожав плечами, стащил ковер и вынес его на лестницу, после чего стал тщательно осматривать каждый квадрат мраморного пола и щели между ними. Поверхность их была совершенно гладкой, и ничто не указывало на их подвижность. Подражая примеру своего господина, Лантюр, хорошо размахнувшись, ударил ломом по одному из квадратов, и тот разлетелся вдребезги. Моряк поднял осколки — под ними оказалась твердая поверхность, вроде цемента.

В продолжение получаса хозяин и его верный слуга не переставали стучать и ломать. Если бы кто-нибудь увидел их в эту минуту, покрытых пылью и потом, то наверняка подумал бы, что они оба сумасшедшие. Наконец стены были оголены до самого камня, но ничто не указывало на существование тайного хода. То же повторилось и с полом. Все мраморные квадраты были подняты и сложены один на другой. Лантюр вместе с графом раздробили цемент и углубились под землю, однако их труды не были вознаграждены.

Хотя силы господина Керу подходили к концу, он не собирался признавать себя побежденным. Прервав молчание, он сказал:

— Теперь столовая. Это будет твое дело, я же возьмусь за библиотеку.

Более часа длились их работы, и в павильоне не осталось уголка, который еще не осмотрели. Закончив со столовой и библиотекой, Лантюр и граф сошлись в коридоре.

— Ну что? — спросил матрос, и в его голосе слышалось торжество. — Убедились теперь, капитан?

— Нет еще, — невозмутимо ответил господин Керу.

— Как? Мы уже все разломали!

— Все, кроме лестницы.

Лантюр, едва скрывая недовольство, подчинился воле хозяина, желая доказать ему, что он ошибся.

— После этого граф Керу будет знать, как слушать болтовню Сильвена…

Снова взялись за работу: Лантюр с предубеждением, а граф с твердым намерением сдаться только перед очевидностью. Вдруг матрос, начавший ломать первые ступени лестницы, громко вскрикнул:

— Тысяча чертей!

В ту же секунду этому возгласу ответил другой: граф торжествовал. Первые три ступени перевернулись, и Лантюр провалился в образовавшееся отверстие.

XV

Существует ли на свете что-нибудь более печальное, нежели вид больничной палаты ночью, где тишина нарушается только душераздирающими стенаниями несчастных, пригвожденных к кроватям? Давид был помещен в особой палате, дверь которой оставалась полуоткрытой; через нее Сильвен, сидя у изголовья больного, видел длинный, освещенный лампами коридор. Доктор посетил Давида в полночь. Встретившись взглядом с Сильвеном, он лишь покачал головой и заметил, что жар становится сильнее и что он теряет надежду.

С тех пор как ушел граф Керу, Давид не произнес больше ни слова. По-видимому, жизненные силы стремительно покидали его, и только слабое дыхание говорило о том, что конец еще не наступил. Ровно в час в дверях показалась голова фельдшера.

— Ну что? — тихо спросил он Сильвена.

— Ничего нового…

Фельдшер на цыпочках подошел к кровати и стал вглядываться в лицо Давида.

— Что вы на него так смотрите? — спросил Сильвен.

Юный практик ответил не сразу.

— Кризис обычно наступает под утро, — сказал он наконец. — От его силы теперь зависит участь больного. Главное, чтобы он справился. Пока ваш друг дышит, есть надежда. Смотрите, не говорите с ним ни в коем случае. Постарайтесь избавить его от потрясений. Малейшее волнение грозит ему гибелью.

Фельдшер собирался выйти, но вдруг остановился и снова вернулся к Сильвену.

— Я слышал, при каких тяжелых обстоятельствах арестовали этого юношу, — проговорил молодой медик. — Если этой ночью он не будет бредить, то это послужит лучшим доказательством его невиновности.

— Объясните…

— Вы сейчас поймете. Бред есть не что иное, как сильное возбуждение мозговой деятельности. Человек, знающий, что он виновен в преступлении, испытывает в таком состоянии страшный ужас, который ему внушает совесть. Когда Макбет видит тень Банко[12] и пытается прогнать зловещих призраков, не находится ли он словно в припадке помешательства? Я только хочу сказать, что человек, перенесший такой страшный удар, как ваш друг, уже непременно выдал бы себя, если бы действительно был убийцей.

И, указывая на безмятежное лицо больного, он добавил:

— Это спокойное состояние доказывает его невиновность. Я от всей души желаю, чтобы мои слова подтвердились.

— Дай-то Бог! — проговорил Сильвен, пожимая руку фельдшера.