Сто тысяч франков в награду

— В таком случае, — заметил граф Керу, пытаясь обнаружить для себя в словах Сильвена аргумент, достаточно сильный для того, чтобы изменить мнение, — в таком случае следует предположить, что это письмо было адресовано убийце или одному из его сообщников. Но кому именно? Ни одного молодого человека, кроме Давида, в доме не было…

— Никого? — переспросил Сильвен.

— Давид… и мой племянник Губерт. Но не он же осмелился…

— Почему нет? — холодно спросил Сильвен.

— Молчите, несчастный! — яростно вскрикнул граф. — Слепая дружба не может служить оправданием клевете! Больше ни слова, уходите!

Лантюр торжествовал. Он был твердо уверен в виновности Давида. Сильвен не противоречил, опасаясь еще больше скомпрометировать своего несчастного друга. Но, прежде чем уйти, он торжественно заявил:

— Я повинуюсь, граф, но Бог — свидетель, ничто на свете не остановит меня, и я исполню свою миссию. В тот день, когда я достигну успеха, вы раскаетесь.

Жестом граф указал ему на дверь. Крестьянин почтительно поклонился и вышел. Его голова горела, сердце учащенно билось, но эта неудача не лишила его решимости. Он пообещал Аврилетте спасти Давида и сделает это во что бы то ни стало! Теперь ему нужно было дать знать несчастному, что преданный друг не оставит его в беде.

Сильвен отправился в Рамбуйе. Лошадь его утомилась. Когда наконец показались первые домики города, Сильвен схватился за сердце.

— Боже мой! Что это со мной? Неужели предчувствие несчастья?

Через четверть часа он входил во двор здания суда. В тот же миг крик ужаса вырвался из его груди. Из окна третьего этажа выбросился человек. Перевернувшись в воздухе, он тяжело упал на мостовую. Этим человеком был Давид.

XIII

Отчаяние Давида в последние дни дошло до предела. Не столько одиночество тяготило его, сколько мысль о собственной беспомощности. Где был Сильвен? Где была Аврилетта? Единственные его друзья, похоже, позабыли о нем. Неужели они тоже решили, что он виновен? Однако в кабинете следователя Давид видел Сильвена. Крестьянин даже успел шепнуть ему несколько ободряющих слов. Но почему же тогда показания молодого человека, которые непременно должны были засвидетельствовать невиновность музыканта, никак не изменили его судьбу? Утро вселяло в него надежду, а вечер приносил только разочарование. Наконец, отчаяние овладело им окончательно. «Зачем бороться, если люди слепы? Пускай свершится моя судьба, раз так нужно», — говорил себе музыкант.

Были минуты, когда на вопросы следователя он хотел ответить так: «Ну да, я совершил преступление. Делайте со мной что хотите».

У господина Люссера сложилось твердое мнение, и попытки Сильвена оправдать Давида с помощью Аврилетты только навредили обвиняемому. Следствие закончилось, и дело должно было поступить на рассмотрение суда. На последнем допросе следователь всеми силами пытался вырвать признание из уст обвиняемого. Давид, силы которого иссякли, не мог больше защищаться. Он лишь слабо протестовал. В подтверждение своих слов он ссылался на Сильвена, но следователь сказал:

— Этому крестьянину ввиду защиты ваших интересов лучше было вообще не приходить ко мне.

— А Аврилетта?..

— Аврилетта лишилась рассудка.

«Аврилетта — сумасшедшая? Как такое возможно? Новое горе! Элен убита! Аврилетта сошла с ума!» — крутилось в голове у Давида. Несчастный, шатаясь, вышел из кабинета следователя. Тогда-то у него и зародилась мысль о самоубийстве. В коридоре, по которому он шел в сопровождении двух жандармов, было настежь открыто большое окно. В один миг вся жизнь пронеслась у него перед глазами: густые леса, где он бродил, произнося имя той, которую тайно любил; прогулки с двумя дорогими сердцу друзьями. Затем ему пригрезилось бездыханное женское тело… Казалось, смерть манила его к себе. Повинуясь бессознательному чувству, он бросился вперед так быстро, что охранявшие его жандармы не успели его удержать. Давид вскочил на подоконник и прыгнул вниз…

Сильвен, входивший во двор здания суда, видел, как его бедный друг упал на мостовую с высоты шести метров. Испустив неистовый крик, крестьянин подбежал к музыканту, неподвижно лежавшему на мостовой. Вокруг них начала собираться толпа — жандармы, адвокаты, сторожа и просто зеваки. Сильвен, схватив несчастного на руки, прижал его окровавленную голову к своей груди.

— Доктора! — кричал он. — Ради Бога, доктора!

Давид был еще жив. Из его груди вырывались хрипящие звуки, и все тело билось в конвульсиях. Из толпы стали доноситься крики:

— Бедный малый! Это не преступник, а жертва!

— Виновны те, кто довел его до такого отчаяния!

— Убийца своей жизнью не жертвует!

Все разом усомнились в том, что Давид совершил преступление. Вдруг народ расступился, чтобы дать дорогу графу Керу.

— Ах, это вы, граф! — вскрикнул Сильвен. — Полюбуйтесь тем, чего вы добились!