Сто лет

– Человека формирует жизнь! Не все рождаются с серебряной ложкой во рту! Христианин должен принимать все как есть и никого не судить. Во всяком случае, пастору судить людей не пристало! Он должен отпускать им грехи! И помнить о своих собственных! Слышишь, Фриц? Ты должен написать в газету и осудить этого человека, хотя он уже давно умер. Должен осудить его вульгарный образ мыслей! Слышишь? А вместо этого ты занимаешься своими политическими письмами и размышлениями.

– Как раз в данную минуту я работаю над своей воскресной проповедью. – Пастор хотел оправдаться. Но вдруг обнаружил, что она плачет.

Он отодвинул свои записки, тоже встал, обнял ее и начал покачивать – он знал, что это ей нравится. Через минуту она уже прислонилась лбом к его груди. Так они и стояли в покачивающейся тишине, в которую врывался только шум дождя и крики детей, играющих возле дома. Потом она заговорила серым, бесцветным голосом:

– Твоя сестра… Якобина… только что сказала мне, что люди опять болтают об этом. Она получила письмо из Бергена от этих пасторов-фарисеев, с которыми общалась до того, как весной приехала к нам. Они пишут, что в обществе опять ходят толки о том, кто был отцом Лены…

– Но, дорогая, наша Лена уже давным-давно замужем и живет на Лофотенах вдали от всех сплетен. У нее своя жизнь.

– Но до нее могут дойти эти слухи. Я в этом уверена!

– Это касается тебя, но не ее. И не меня.

– Разве то, что касается меня, не касается также и тебя? – воскликнула она.

– Конечно, касается. Но не надо придавать такого значения этой старой истории.

– Тем не менее в Бергене ею интересуются.

– Ну и пусть. Что это меняет? – спросил он.

– Станет известно, что ты опять ходатайствуешь, чтобы тебе дали приход на юге. Люди – как шакалы, которые питаются падалью. Роются в том, что должно покоиться с миром… просто по злобе.

Он прижал ее к себе и продолжал покачивать, не переставая говорить. Он уже не раз так делал. По той же самой причине.

– Мы с тобой внушили Лене, что мы – ее родители. И что бы там люди ни говорили, других родителей ей не нужно. Есть только мы с тобой и Лена…

– Зачем ты вписал фамилию Рейтер в церковные книги, когда Лена конфирмовалась?..

– Я не мог сфальсифицировать ее аттестат о крещении… Но теперь она замужняя женщина и уже давно носит другую фамилию. Не надо снова ворошить ту историю.

– В Бергене, когда Лена была уже достаточно большая и все понимала, она этого стыдилась, пряталась. И я тоже. Я надеялась, что здесь, в Нурланде… Но я еще помню тот первый вечер в Бё, когда мы пригласили прихожан на кофе. Ту женщину, которая спросила у Лены, кто она. И ее смущенный ответ, что она дочь пастора и его жены. Она защищалась, не зная правды.

– Когда это было!

– Но это преследует нас все эти годы. А ты… ты сидишь и смеешься над этой чертовой книгой, которая служит злу!

– Урсула!

– Фриц, мне хочется спрятаться… этот позор…

– Но здесь, в Стейгене, никто ни о чем не сплетничает, – напомнил он ей. Однако тут же подумал, что люди и здесь любят сплетни. Мало ли о чем они судачат, не сообщая об этом пастору.

– Я поговорю с Якобиной и попрошу ее поставить на место ее друзей в Бергене.

– Что она может им написать? – всхлипнула пасторша.

– Что Лена наша с тобой дочь. Ни больше ни меньше.

– Но они знают… или думают, что знают… правду. Иногда ты так легкомысленно относишься к важным вещам, что я начинаю сомневаться, соответствуешь ли ты своей должности! Поэтому ты и не обращаешь внимания на то, что люди, может быть, болтают о том, что ты проводишь время наедине с этой… с этой женщиной!

– Урсула, это уже слишком! Ты не понимаешь, что говоришь, – тихо произнес он и отпустил ее.

– Прости меня! – прошептала пасторша и снова заплакала.

Он сел и со вздохом посадил ее к себе на колени.

– Мы с тобой прожили вместе всю жизнь. Так? – начал он.

– Да…

– Я обещал написать этот запрестольный образ и уже слишком затянул эту работу. Чтобы ее закончить, мне необходима модель. Ты согласна?

Она мрачно кивнула.

– Если хочешь, можешь присутствовать там, – услышал он свой голос.

Она испуганно покачала головой:

– Хоть ты не унижай меня! Я говорю не о себе, а о том, что могут сказать люди…

– Прекрасно! Тогда пусть болтают что угодно! А я закончу свою работу! – решительно сказал он.

Однако пасторша еще не успокоилась:

– Но я пришла к тебе не за этим…

– Я понимаю. Ты была в отчаянии из-за слухов, что ходят в Бергене. Почему Якобина рассказала тебе об этом письме?

– Она не виновата. Она хотела просто предупредить нас, – пробормотала пасторша, встала и пошла к двери.

* * *

Пастор Йенсен в одиночестве писал в церкви романтических амуров, которые должны были украшать запрестольный образ, хотя сам чувствовал себя как медуза, выброшенная на берег. Слова Урсулы о том, что он не соответствует своей должности, не давали ему покоя. Он понимал, что Урсула права, несмотря на то что это было сказано ею в запальчивости. Он не всегда был тем, за кого себя выдавал. Ни перед Богом, ни перед людьми.