Сто лет назад

Мой внешний вид, выдававший во мне англичанина, и мое платье изящного покроя привлекали ко мне внимание или, вернее, любопытство прохожих; они указывали друг другу на меня и делали замечания по моему адресу. До сего времени мы не видели никого из властей или высшего начальства этой ужасной пересыльной тюрьмы, так что я не имел возможности потребовать объяснений; впрочем, если бы я имел эту возможность, едва ли это к чему-нибудь привело бы. В сквере мы прождали более часа, пока всех остальных приковали к их цепям. Всех цепей оказалось пять, и на каждой из них по 40 человек образовали живые грозди. По бокам нас обступили шпалерами человек 30 солдат, вооруженных ружьями с примкнутыми штыками, которые они держали наперевес, на расстоянии нескольких футов от нас, и мы тронулись в путь. Спустя час мы были уже вне черты города и шли по дороге, обсаженной дикими грушами и разновидным мелким кустарником.

К великому моему удивлению, спутники мои были все весьма весело настроены: они разговаривали, шутили и смеялись и между собой и с конвойными солдатами и, по-видимому, мало думали о своей судьбе. Что же касается меня, то я был оскорблен, унижен и пришиблен возмутительным поступком Оливареца. Сердце мое было полно обиды и горечи, и я хотел лечь на землю и умереть, чтобы не подвергаться всему этому и предстоящему мне далее унижению; тем не менее где-то в глубине души во мне еще тлела слабая искра надежды, что мне, быть может, представится случай дать знать о моем положении и вернуть себе свободу.

Я не стану останавливаться на подробностях пути — чрезвычайно однообразного; в полдень ровно мы останавливались и получали для утоления голода плоды, маис и воду, но ни днем, ни ночью нас не освобождали от наших наручников и не размыкали цепи. В самое непродолжительное время меня постигла та же участь, как и всех остальных: мы все были облеплены паразитами и дорожной пылью. Я сам был себе противен и отвратителен; так шли мы недель пять или шесть, пока, наконец, не достигли места своего назначения в округе Теджюко; местность, где находились сами копи, называлась Сиерра-де-Эспинхоко.

Эта сиерра, или горы представляли собою хребет неприступных скал, пропастей и обрывов по обе стороны узенькой долины, по которой протекала небольшая речка, носившая название «Текветинхонха». В этой узкой долине реки и находились алмазные копи, на которых нам надлежало работать до скончания дней наших.

Когда мы вступили в это первое ущелье, я увидел, что бегство отсюда совершенно невозможно даже в том случае, если бы человек хорошо запомнил весь путь и не рисковал заблудиться. На протяжении десятков миль дорога представляла собою узкую тропу, по которой можно было едва идти двум человекам в ряд. Тропа эта была высечена на всем протяжении в скате скал на весьма значительной высоте; под нею открывались зияющая пропасть с одной стороны и отвесная неприступная скала — с другой. Мало того, эта узкая тропа была преграждена на расстоянии каждых двух миль блокгаузом с небольшим гарнизоном солдат; чтобы следовать дальше по этой тропе, приходилось каждый раз проходить через спускную решетку каждого такого блокгауза.

Кроме того, надо не забывать, что мы здесь находились на тысячи миль от цивилизованных стран, от ближайшего городка или селения, в самом сердце ненаселенной страны, где встречались лишь случайные отряды бродячих индейцев-кочевников.

Наконец, миновав спускную решетку последнего блокгауза, мы вступили в более широкую часть долины, пестревшей мелкими зданиями. Нас привели к дому директора копей, и здесь письмоводитель занес в книгу наши имена, приметы и национальность. Когда пришла моя очередь, меня спросили по-португальски, кто я такой. Я покачал отрицательно головой и сказал: «Инглезе», т. е. англичанин. Тогда призвали переводчика, и я сказал ему мое имя, мое социальное положение, мое звание и просил, чтобы управляющий меня выслушал. Но главноуправляющий отрицательно закачал головой на мою просьбу, и после того как письмоводитель записал мои приметы, мне приказали уйти.

— Почему вы не захотели передать мои объяснения главноуправляющему? — спросил я после того переводчика.

— Потому, что он знаком головы дал мне понять, что не желает слушать; если бы он стал слушать, то каждый из прикованных к цепи стал бы доказывать, что он сослан сюда по ошибке, безвинно. Со временем вам, вероятно, представится случай говорить с ним, когда вы научитесь объясняться по-португальски и пробудете здесь год или два; но какая вам от того будет польза? Ведь он ничего сделать для вас не может.