Сто лет назад

Мало-помалу и я тоже пристрастился к охоте и к тем опасностям, с какими она почти всегда сопряжена здесь, и нигде и никогда не чувствовал себя так хорошо, как в лесу во время охоты. Мы охотились почти целых два месяца; наконец королю надоело, и мы вернулись в город. Здесь моя жизнь пошла своим прежним порядком. Благодаря милому нраву и доброму ко мне отношению моей юной госпожи, я был бы совершенно счастлив, если бы не новый ужасный пример безмерной и бесчеловечной жестокости старого короля, случившейся вскоре после нашего возвращения в город. Этот ужасный поступок грозного властелина вызвал у всех присутствующих чувство ужаса и отвращения и показал нам, что даже чарующее обаяние моей прелестной госпожи, его возлюбленной Уины, не всегда может укротить безумный гнев старого чудовища.

Однажды поутру я увидел, что один из телохранителей короля, всегда очень дружелюбно относившийся ко мне, один из немногих туземцев, с которыми я сошелся, был привязан к столбу казней против входа большого королевского шатра. При виде его немого отчаяния и скорби я, зная, какая участь ожидала несчастного, кинулся в хижину моей госпожи. Мое отчаяние было так велико, что я не в состоянии был вымолвить ни слова; я только обхватил ее колени и молящим голосом повторял имя несчастного, указывая ей на столб, к которому он был привязан. Она тотчас же поняла меня и, желая спасти человека или же исполнить мою просьбу, бросилась, не теряя ни минуты, в большой шатер короля и пыталась умилостивить старого дикаря, прося его пощадить жизнь несчастного. Но король был вне себя от злобы и дикого бешенства и наотрез отказался помиловать даже по ее просьбе. Схватив свою громадную саблю, он занес ее высоко над головой, намереваясь покончить разом со своим злополучным телохранителем; но Уина была проворна, как кошка, и на лету повисла на руке короля, отклонив и парализовав удар. Это окончательно взбесило старого изверга; глаза его разгорелись, как горящие уголья, и, обернувшись к молодой женщине с истинно дьявольским выражением злобы в лице, он ухватил ее за волосы и, протянув по земле, зажал ее между ног и занес над ней свою саблю, как бы собираясь одним взмахом отсечь ей голову. Я невольно вскрикнул от ужаса при виде грозившей ей опасности, но тотчас же подумал, что он все-таки не убьет ее. У меня не было при себе никакого оружия, но убей он ее, я бы, кажется, задушил его голыми руками, хотя это должно было стоить мне жизни. Наконец изверг выпустил из рук волосы Уины и пинком ноги отшвырнул ее от себя так, что она покатилась по земле, а он, взмахнув над головой своей страшной саблей, разрубил страшным ударом несчастного надвое с головы и до бедер так, что все внутренности его вывалились к его ногам. После этого страшного подвига король оглянулся на всех присутствующих с таким выражением, от которого у нас кровь застыла в жилах, и с сердито-нахмуренным лицом ушел к себе, предоставив нам управляться, как знаем, со своими чувствами.

Бедная Уина, напуганная и возмущенная обхождением с ней старого короля, как только я отвел ее в хижину, и мы остались с ней с глазу на глаз, тотчас же дала волю бушевавшим в ней чувствам, высказывая самое ярое отвращение и глубочайшее презрение и ненависть к своему супругу и горько сожалея о том, что связала свою жизнь с этим омерзительным для нее существом.

Весь дрожа от страха и ужаса при воспоминании об опасности, какой я подверг ее своей просьбой о заступничестве, и сильно взволнованный тем состоянием, в каком я видел ее теперь, я мешал свои слезы с ее слезами и вполне разделял ее чувства. Если бы нас увидел в эти минуты старый король, то нетрудно себе представить, что бы из этого вышло, но я даже не думал об этом тогда: мне было все равно! Я был молод, пылок, полон решимости и поклялся в душе, что будь, что будет, но я не позволю убить себя или ее, не отомстив за себя и за нее. Под конец она доплакалась до того, что заснула, а я осторожно ступая, вышел за дверь и занял свое обычное место во время ее сна — у самого входа в хижину. И хорошо было, что я вышел за дверь: не прошло и двадцати минут, как старый изверг, поборов свой гнев, вышел из своей хижины и направился к Уине, чтобы помириться с ней, так как эта молодая женщина была положительно необходима для его счастья.

Теперь он принялся осыпать ее ласками, сулил ей все, чего она могла пожелать, старался всячески задобрить ее, но я видел, что после отвратительной сцены, разыгравшейся утром, отвращение ее к нему удвоилось, и ей стоило громадных усилий, чтобы не дать ему этого заметить.

Во многих других хижинах королевского дворца жили и ютились десятки женщин, старых и молодых, и все они, как я узнал впоследствии, были жены или наложницы старого короля, но ни одну из них, кроме тех четырех, которых мы застали подле него, когда впервые были допущены в его присутствие, я никогда не видал с ним.