Стихотворения. Рассказы. Пьесы

(Сложив руки на животе, говорит поучающим академическим тоном.) В свободные часы — у меня теперь их много — я размышлял над тем, что со мной произошло, и думал о том, как должен будет оценить это мир науки, к которому я сам себя уже не причисляю. Даже торговец шерстью должен заботиться не только о том, чтобы самому подешевле купить и подороже продать, но еще и о том, чтобы вообще могла вестись беспрепятственно торговля шерстью. Поэтому научная деятельность, как представляется мне, требует особого мужества. Наука распространяет знания, добытые с помощью сомнений. Добывая знания обо всем и для всех, она стремится всех сделать сомневающимися. Но князья, помещики и духовенство погружают большинство населения в искрящийся туман — туман суеверий и старых слов, — туман, который скрывает темные делишки власть имущих. Нищета, в которой прозябает большинство, стара, как горы, и с высоты амвонов и кафедр ее объявляют такой же неразрушимой, как горы. Наше новое искусство сомнения восхитило множество людей. Они вырвали из наших рук телескоп и направили его на своих угнетателей. И эти корыстные насильники, жадно присваивавшие плоды научных трудов, внезапно ощутили холодный, испытующий взгляд науки, направленный на тысячелетнюю, но искусственную нищету. Оказалось, что ее можно устранить, если устранить угнетателей. Они осыпали нас угрозами и взятками, перед которыми не могут устоять слабые души. Но можем ли мы отступиться от большинства народа и все же оставаться учеными? Движения небесных тел теперь более легко обозримы; но все еще непостижимы движения тех, кто властвует над народами. Благодаря сомнению выиграна борьба за право измерять небо. Но благодаря слепой вере римская домохозяйка все время проигрывает борьбу за молоко. Однако, Сарти, и та и другая борьба связаны с наукой. Человечество, бредущее в тысячелетнем искристом тумане, слишком невежественное, чтобы полностью использовать собственные силы, не сможет использовать и тех сил природы, которые раскрываете перед ним вы. Ради чего же вы трудитесь? Я полагаю, что единственная цель науки — облегчить трудное человеческое существование. И если ученые, запуганные своекорыстными властителями, будут довольствоваться тем, что накопляют знания ради самих знаний, то наука может стать калекой и ваши новые машины принесут только новые тяготы. Со временем вам, вероятно, удастся открыть все, что может быть открыто, но ваше продвижение в науке будет лишь удалением от человечества. И пропасть между вами и человечеством может оказаться настолько огромной, что в один прекрасный день ваш торжествующий клич о новом открытии будет встречен всеобщим воплем ужаса. Я был ученым, который имел беспримерные и неповторимые возможности, Ведь именно в мое время астрономия вышла на рыночные площади. При этих совершенно исключительных обстоятельствах стойкость одного человека могла бы вызвать большие потрясения. Если б я устоял, то ученые-естествоиспытатели могли бы выработать нечто вроде Гиппократовой присяги врачей — торжественную клятву применять свои знания только на благо человечества! А в тех условиях, какие создались теперь, можно рассчитывать — в наилучшем случае — на породу изобретательных карликов, которых будут нанимать, чтобы они служили любым целям. И к тому же я убедился, Сарти, что мне никогда не грозила настоящая опасность. В течение нескольких лет я был так же силен, как и власти. Но я отдал свои знания власть имущим, чтобы те их употребили, или не употребили, или злоупотребили ими — как им заблагорассудится — в их собственных интересах.

Вирджиния вошла с миской и остановилась в дверях.

Я предал свое призвание. И человека, который совершает то, что совершил я, нельзя терпеть в рядах людей науки.

Вирджиния. Зато теперь ты принят в ряды верующих. (Проходит в комнату, ставит миску на стол.)

Галилей. Правильно. А теперь мне пора есть.

Андреа протягивает ему руку. Галилей видит ее, но не пожимает.

Ты сам уже стал учителем. Как же ты можешь себе позволить пожать такую руку, как моя! (Идет к столу.) Какой-то проезжий прислал мне двух гусей. Я все еще люблю поесть.

Андреа. И вы теперь уже не думаете, что наступило новое время?

Галилей. Все-таки оно наступило. Будь осторожен, когда поедешь через Германию с истиной за пазухой.

Андреа(не в силах уйти). Что касается вашей, оценки автора, о котором мы сейчас говорили, я не знаю, что вам ответить. Но я не могу поверить в то, что ваш убийственный анализ останется последним словом.

Галилей. Благодарю, сударь. (Начинает есть.)

Вирджиния(провожая Андреа). Нам не очень приятны посещения старых знакомых. Они волнуют его.

Андреа уходит. Вирджиния возвращается.