Первый латник
Первый и второй латники подходят к Аздаку, отрезая ему путь к бегству.
Полицейский Шалва. Господа, он не такой уж плохой человек. Разве что курицу иногда стащит или, может, зайца.
Второй латник
Аздак
Второй латник. Уж не заодно ли ты с ковровщиками?
Аздак отрицательно качает головой.
А как же насчет песенки?
Аздак. Это пел дед. Глупый, темный человек.
Второй латник. Верно. Ну а как же насчет красильщика, который выплачивал жалованье?
Аздак. Это было в Персии.
Первый латник. А кто обвинял себя в том, что не повесил своими руками великого князя?
Аздак. Разве я не сказал, что дал ему удрать?
Полицейский Шалва. Я свидетель. Он дал ему удрать.
Латники тащат Аздака к виселице. Аздак кричит. Латники отпускают его и хохочут. Аздак тоже начинает смеяться и смеется громче всех. Затем его развязывают. Все пьют вино. Входит жирный князь Казбеки с молодым человеком.
Первый латник
Всеобщий смех.
Жирный князь. Что тут смешного, друзья мои? Позвольте мне поговорить с вами серьезно. Вчера утром князья Грузии свергли развязавшее войну правительство великого князя и устранили его губернаторов. К сожалению, самому великому князю удалось бежать. В этот критический час наши ковровщики, недовольные всегда и всем, не преминули взбунтоваться и повесили нашего дорогого судью, всеми любимого Ило Орбелиани. Тс-тс-тс. Друзья мои, нам нужен теперь в Грузии мир, мир, мир. И справедливость! Вот мой дорогой племянник Бизерган Казбеки, очень способный человек. Пусть он будет судьей. То есть последнее слово за народом.
Первый латник. Это как понимать? Мы должны избрать судью, что ли?
Жирный князь. Совершенно верно. Народ выдвигает способного человека. Посоветуйтесь между собой, друзья.
Латники шушукаются.
Не беспокойся, лисенок, место за тобой. А как только мы сцапаем великого князя, мы перестанем лизать задницу черни.
Латники
— Молодец этот писарь, он дал ему улизнуть.
— Они чувствуют себя не очень-то уверенно, поэтому и «друзья мои», и «за народом последнее слово».
— Теперь ему нужна даже справедливость в Грузии.
— Трескотня остается трескотней, и это тоже трескотня.
— Спросим-ка писаря, он на справедливости собаку съел.
— Эй ты, чучело, как по-твоему, годится племянничек в судьи?
Аздак. Это вы мне?
Первый латник
Аздак. Вы спрашиваете меня? Или я ослышался?
Второй латник. Тебя, тебя, почему не тебя? Ну-ка, блесни умом!
Аздак. Я вас понимаю, вы хотите проверить его как следует. Правильно? Так вот, нет ли у вас в запасе опытного преступника, чтобы кандидат показал на нем свое умение?
Третий латник. Дай подумать. У нас есть два врача этой коровы губернаторши. Возьмем их, а?
Аздак. Стоп, так не годится. Нельзя брать настоящих преступников, если судья не утвержден. Пусть он осел, но он должен быть утвержден, иначе нарушается законность. Законность — это очень чувствительная вещь, скажем, как селезенка. По селезенке нельзя бить кулаком, а то убьешь насмерть. Вы можете повесить обоих врачей, и законность нисколько не будет нарушена, если судья к этому непричастен. Законность любит, чтобы все было честь честью, такая уж она застенчивая. Скажем, судья вздумал упрятать в тюрьму женщину, укравшую для ребенка кукурузную лепешку. Но он не облачился в судейскую мантию или почесался во время вынесения приговора, обнажив больше трети своего тела — для этого, наверно, надо почесать бедро, — и, пожалуйста, приговор недействителен. Законность оскорблена! Скорее уж может вынести приговор судейская мантия или судейская шляпа, чем человек без этих принадлежностей. Законность бесследно исчезает, если за ней не следить. Нельзя выпить вино, которое вылакала собака. Оно исчезло бесследно. Вот так же и законность.
Первый латник. Что же ты предлагаешь, дотошный ты человек?
Аздак. Я буду обвиняемым. Уж я-то знаю, кого я буду изображать.
Первый латник. Ты?
Все хохочут.
Жирный князь. Что вы решили?