Она бывала сама не свояВесной на морском ветру.И с последней шлюпкой на борт прибылаЮная Ивлин Ру.Носила платок цвета мочиНа теле красы неземной.Колец не имела, но кудри ееЛились золотой волной.«Господин капитан, возьмите меня с собой до Святой земли,Мне нужно к Иисусу Христу».«Поедем, женщина, мы, бобыли,Понимаем твою красоту!»«Вам это зачтется. Иисус-господьВладеет душой моей».«А нам подари свою сладкую плоть,Господь твой помер уже давно, и некому душу твою жалеть,И ты себя не жалей».И поплыли они сквозь ветер и зной,И любили Ивлин Ру.Она ела их хлеб, пила их виноИ плакала поутру.Они плясали ночью и днем,Плывя без ветрил и руля.Она была робкой и мягкой, как пух,Они — тверды, как земля.Весна пришла. И ушла весна.Когда орали на пьяном пиру,Металась по палубе корабляИ берег в ночи искала она,Бедная Ивлин Ру.Плясала ночью, плясала днем,Плясала сутки подряд.«Господин капитан, когда мы придемВ пресветлый господний град?»Капитан хохотал, лежа на нейИ гладя ее по бедру.«Коль мы не прибудем — кто ж виноват?Одна только Ивлин Ру!»Плясала ночью. Плясала днем.Исчахла, бледна, как мел.Юнги, матросы и капитан —Каждый ее имел.Она ходила в грязном шелку,Ее измызгали в лоск.И на ее исцарапанный лобСпускались патлы волос.«Никогда не увижу тебя, Иисус,Меня опоганил грех.До шлюхи не можешь ты снизойти,Оттого я несчастней всех».От мачты к мачте металась она,Потому что тоска проняла.И не видел никто, как упала за борт,Как волна ее приняла.Тогда стоял студеный январь.Плыла она много недель.И когда на земле распустились цветы,Был март или апрель.Она отдалась темным волнамИ отмылась в них добела.И, пожалуй, раньше, чем капитан,В господнем граде была.Но Петр захлопнул райскую дверь:«Ты слишком грешила в миру.Мне бог сказал: не желаю принятьПотаскуху Ивлин Ру».Пошла она в ад. Но там сатанаЗаорал: «Таких не беру!Не хочу богомолку иметь у себя,Блаженную Ивлин Ру!»И пошла сквозь ветер и звездную даль,Пошла сквозь туман и мглу.Я видел сам, как она брела.Ее шатало. Но шла и шлаНесчастная Ивлин Ру.
1917
О грешниках в аду
Перевод Е. Эткинда
1Беднягам в преисподнейОт зноя тяжело,Но слезы друзей, кто заплачет о них,Им увлажнят чело.2А тот, кто жарче всех горит,Охваченный тоской,За слезинкой в праздник приходит к вамС протянутой рукой.3Но его, увы, не видно.Сквозь него струится свет,Сквозь него зефиры дуютИ его как будто нет.4Вот вышел Мюллерэйзерт{5},Слезой не увлажнен,Потому что невесте его невдомек,Что в Америке помер он.5