Стихотворения

Врывается в сердце — и бесцветная высь

Рассечена, и в расселинах туч

Громадятся гривы гор...

И сразу же — темная ночная тишь,

А я — лишь тлеющий уголек

Внутри изъярившего себя дотла,

Испустившего дух зверя.

КЕРОСИНОВАЯ ЛАМПА

Надрез,

Легший наотмашь, вкось

По черному чреву ночной тишины,

Кровенеющий лоскуток,

Тень ушедшего дня —

Это ее тень,

Спрессованная в звезду

Под тяжким натиском тьмы, —

Оттени ее бледный блеск,

Вспухшая мраком ночь.

Она даровала покой

Поколеньям сутулых спин,

Притулившихся возле дверей

Своих кособоких лачуг,

Да баюкала ночами базар —

Беспокойная земная звезда,

Берегущая людской покой.

КОКО ОЛОРО

Из детской молитвы

о милосердии

Кно[1] милосердный

Молись за меня

Дом мой родимый

Молись за меня

Поле широкое

Молись за меня

Дорога далекая

Молись за меня

Ветры высокие

Несите мольбу

Твои на пороге я

Листья кладу

Веточка с почками

А ягоды три

Летите горькие

Молитвы мои!

АБИКУ

Погибающий новорожденный. Это ребенок,

который умирает, но возрождается вновь

и вновь, чтобы вечно мучить мать.

(Поверье народа йоруба)

У ног моих бьется немая мольба —

Это блики твоих браслетов.

Но тщетна твоя волшба:

Я — обреченный Абику.

Что мне каури, стада скота,

Дымок очага ароматный? —

На батате не растут амулеты

Для последнего погребенья Абику.

Так сожги на огне улитку, возьми

Черепок раскаленной ракушки

И выжги клеймо у меня на груди,

Чтобы сразу узнать Абику.

Запомни — белке не по зубам

Только орех из камня,

И, узнав узника веков, отрой

Как можно глубже могилу.

В веках, в череде материнских утрат

Я обречен возрождаться.

Запомни — даже похоронный обряд

Призывает меня на землю,

Вечно влажную от горьких слез,

Стынущих росою смерти

В вечерних сумерках, когда пауку

Легче справиться с жертвой.

Ночь, дающая Абику жизнь,

Расцветает смертельным утром,

А схватки родов рождают крик,

Исторгаемый хваткой смерти.

Созревшее лоно рождает плод,

Но созревший плод умирает, —

Мать дарует Абику смерть,

Вечную его праматерь.

РАДОСТЬ ЕЕ ДИКА

Радость ее дика, дика,

Переставши ткать, говорит она:

Разгрызи скорлупу, блеснет слюна, И сломаешь зубы — на века, на века.

Сила ее дика, дика,

В ней бьется тоска последней любви:

Это последненький мой. В любви

Пусть завязь жизни будет крепка.

Эта минута дика, дика —

Мгновенье отринуто. И вот когда

Сжатый кулак разожмется, когда

Распутает узел твоя рука,

Ты увидишь колтун из волос. Дика

Ухмылка ее — в ней гибель вождя,

Ей мнится сквозь смех, что судьба вождя —

Судьба старика — была легка.

Страсть ее слов дика, дика.

Придется ли мне разгрызать орех?

Я понял, и я оправдал ее смех:

Она слепа — на века, на века.

НА КОСЫХ ПЕРЕКРЕСТКАХ ДОЖДЕЙ

С громом дробясь меж уступчатых туч

На косых перекрестках дождей, Пламя вплавляется в жизнь.

Огненные толчки

Сердца: последняя дрожь

Загнанного зайца, — и тьма

Перед молнией: миг рожденья,

Подтверждающий паденье и смерть

И любовь, — и вот уже семя

Распадается, ликуя. В ночи,

В самоотреченье растет

Трепетная нежность:

Лучи,

Протянувшиеся из глубин

Маслянистой плодородной тьмы,

Из заряженного жизнью мрака

Приносят отдохновенье

Корням:

Огоньки ростков

Разливаются заревом жизни

У расцвеченных дождем берегов.

Льется золотистая летопись. Созревание. Снова распад. Начало конца. Начало...

Грузные горы зерна;

Ладонь над ладонью огня; Капризные коммуны семян;

Ветровороты пепла...

ПРИНИКНЕТ НА МИГ ВО ТЬМЕ ПАУТИНА...

Прильнет

Сухим мушиным крылом

И душным земным теплом,

Вздохнет

Эхом живых голосов

Схороненных мертвецов,

Пахнет

Ветром, несущим с могил

Воспоминаний мертвую гниль,

Обовьет

Нитью живую плоть,

Приникнет на миг в плоть

И ускользнет

В игре светляков —

Пуповина тугой паутины веков.

УЛИСС

Отсюда, из тюрьмы, — моим студентам

Однажды, отдавшись игре ума,

Я смотрел, как на мутном стекле окна

Дождевая капля тянуче текла

Вниз — эта зыбкая дыба времен,

Растянув мою мысль, превращала ее

В монотонное эхо дождя, и он —

Чтоб я не утратил своего бытия —

Нанизывал кольца слов

На растущие листья лет.

Буря трепещет крылами: вверх —

Рождение, вниз — смерть;

Страсть дождя — повитуха-любовь

Пеленает пришельца свивальником слов,

А я, лунатик, коснувшийся вскользь

Небес, пришелец, прошедший сквозь

Вечную вереницу веков,

Смотрю, как опавшие листья лет,

Под пенным покровом дней,

Питают живительный перегной

И прорастают снова — в иной

Ипостаси, и я ощущаю в ней

Себя и серебряный след

Бывших и вновь заходящих дождей —

Они пронизывают до костей

Немых первородных пришельцев-гостей,

Одиноко бредущих во тьме.

Так приятно играть тенями понятий...

Время — мы уже касались его —

Замирает под моими руками,

Как пульс упокоенного на века

Человека; оно невесомо и веско,

Оно — всеобъемлющий океан,

Незримо низринутый вниз

Каплями холодных дождей,

Тиканьем градин-секунд.

Я был зачарован чистотою смен

Его ипостасей, но вскоре тлен,

Всплывший наверх прах,

Вздыбился пылью прожитых вех,

Океан, отхлынув, явил свой грех,

И в зыбучей грязи первозданных утех

Забился изгнившими кольцами смех