Стихи в переводе Сергея Торопцева

это живое мифологическое пространство, в котором сегодняшнее настоящее без ощущаемых временных границ сливается с лелеемым прошлым, с идеальной Изначальной Древностью, жившей по естественным законам Небесного Дао. Поэт рвется туда всем существом, своим воображением гиперболизируя и высоту корабельной мачты, и пройденное расстояние. Но земные реалии своей неизведанностью несколько страшат молодого человека, оторвавшегося от отчего дома, не вписанного ни в какую социальную структуру и лишь питающего надежду на блистательные карьерные начинания.

Плывя по реке, пишу своим дальним

Я выдолбил ладью и в У да в Чу [31]поплыл,
Поставив мачту в сотню с лишком чи,
Рвет ветер парус из последних сил,
Я сотни лидо ночи проскочил.
Еще бурлит прощальное вино,
А я уже иных селений гость,
Лишь вспоминать отныне мне дано,
Лазурь воды рождает в сердце грусть.

725 г.

Ладья, подставив попутному ветру небольшой парус, плывет по Линцзяну, приближаясь к Юйчжоу (совр. г. Чунцин) на Вечной реке (Янцзы), слуга Даньша еще раскладывает поклажу в небольшой каютке, а перед глазами молодого поэта еще стоят милые сердцу пейзажи отчего края Шу. Он как бы живет в трех измерениях: вчерашнее, бледнея, цепляется за сегодняшнее, но из глубин души вырывается волнующее Завтра, словно бы озаренное лучами восхода. Эти три пласта с самого начала осмысленного бытия и составляли структуру его души. Даже в первом своем (известном нам) стихотворении пятнадцатилетний мальчик соединял призрачную, зыбкую видимость сегодняшнего с четким земным прошлым и ярким светом заоблачного неба.

Юный месяц

Юный месяц встал над морем [34]
В сумеречный час росы,
Когти ветра тучи роют,
И блестит песок косы.
Ах, к чему тут струны эти,
Когда сын ушел в поход?
Царский сад [35]покинем — ветер
К сыну пусть стихи несет.

715 г.

Свое путешествие Ли Бо воспринимает как восхождение, вкладывая в это не столько физический, сколько духовно-мистический смысл. Собственно говоря, эта антитеза оказалась ведущей для всего его творчества. Еще совсем недавно он описывал подъем на башню в городе как выход из ночи — в яркость дня, как очищение и духовное преодоление низменности земной плоскости.

Поднимаюсь на башню Саньхуа в Парчовом граде

Парчовый город солнцем озарен.
По башне поднимается рассвет:
Злаченое окно, резной проем,
За пологом — луны крючкастый след.
Ступени к небу сквозь листву летят,
С тоской я распрощался в вышине,
Вечерний дождь давно ушел к Санься [37],
Кружатся два потока [38]по весне.
Вот я пришел, на все это гляжу
Как по Девятым небесам [39]брожу.

720 г.

Наиболее полно идея восхождения воплотилась у Ли Бо в образе гор. Мифологическим сознанием они воспринимались как мистические каналы в иные пространства иных, Занебесных, измерений. Ценность горы, считал поэт, не в высоте, а в ее святости, как ценность воды не в ее глубине, а в живущем в ней драконе. Таким духовным центром юности Ли Бо в родной области Шу была Крутобровая Эмэй. Две ее вершины напоминают густые брови Небесной феи. Путь по крутой узкой тропке среди выглядывающих из туманной дымки диковинных цветов постепенно обретал характер мистического духовного преображения. Четыре года назад Ли Бо поднимался на Эмэй и так описал этот процесс:

Восхожу на Крутобровую вершину