Стерва

Она напрягается, прижав под одеялом ноги к животу. У меня закипает кровь от представления, что там, под ненужным слоем ткани, моя женщина голая.

– Это не честно, – ее улыбка не кажется мне не чуткой, но осторожной. – Так что ты там говорил на испанском, а, мачо?

Когда Сэм легонько тычет пальцем мне в плечо, другой рукой я перехватываю ее запястье и прикладываю к губам внутренней стороной. Запах геля для душа сохранился на ее коже. Пахнет апельсинами и клубникой.

– Я сказал: «Ты самая красивая женщина на всей Земле».

Она мигом вскидывает каре-шоколадные глаза на меня и останавливает взгляд, словно, замерла. В это мгновение земной шар, вероятно, перестал вращаться, потому что я чувствую, что замер вместе с нею. Я не могу насытиться ее ореховым взглядом, в котором столько нежности и страсти, безумия и желания любить. Да ведь Сэм не любит Бриса! Не любит! Нет же?

Все магическое настроение растворяется в моем тупом вопросе:

– Ты его любишь?

Я схватил ее за запястье, и сам знаю, что делаю ей больно. Нужно прекратить.

– Что? – замешкавшись, выдает Саманта, стараясь высвободиться.

С полуоборота я превращаюсь в пещерного человека.

– Ты любишь Бриса? – говорю я, глядя ей прямо в глаза, в то время как она настойчиво их прячет под ресницами.

Ее старания обретают силу, и теперь Сэм морщится, когда мой захват приносит ей больше боли. Я останавливаю себя, разомкнув пальцы, но не убираю руку, и она не спешит отвести свою.

– Ты любишь Бриса Макензи? – вновь спрашиваю я у нее.

Ожидание меня убивает. Я впадаю в депрессию только от мысли о том, что он ей небезразличен. Пусть это будет лишь моей паранойей.

– Джереми, – говорит она тихо, в этот раз не опуская век, – ты скоро женишься…

Покачав один раз головой, я понимаю, что этого недостаточно. И тогда я делаю так снова и снова – качаю ею из стороны в сторону. Так, чтобы ей стало ясно – я не женюсь на Кайе.

– Ты у меня тут, – я стучу пальцем себе по виску, а секундой позже прикладываю ладонь к сердцу, – и тут. Ни на ком я не женюсь, кроме тебя. Я понял это еще в самолете, когда летел сюда.

Ее лицо выражает недоверчивость. Она водит скулами, вздыхает. И, будто бы, борется с собой.

– Я не люблю ее, Сэми. Я люблю тебя, я всегда любил только тебя. Но твоя холодность заставила меня раствориться в тепле, которое она предлагала мне, – облизнув губы, как бы сложно ни было, продолжаю: – Я повелся. Я думал, что забыл тебя. Но ни хрена подобного! Как можно забыть эти глаза, которые заглядывают мне прямо в душу? Клянусь, если ты приставишь нож к моему горлу, я буду рад умереть от твоей руки.

Это граничило с одержимостью. Моя любовь к ней была ядовитой, пропитанной сумасшествием, героизмом и самым сильным наркотиком для меня – ее незабываемым запахом. Этот аромат клубники преследовал годы в другой стране, и это не прекратится. Это никогда не прекратится. Я одержим ею. Я в нее влюблен.

Не выдержав больше долгой паузы, повисшей между нами после моих последних слов, адресованных ей, я своими губами прижимаюсь к ее. Этот поцелуй, как мне поначалу показалось, не предвещал того, что Сэми раскроет губы, разрешая мне ласкать ее рот своим языком. Но я ошибся. Она сама обвивает мою шею руками, вследствие чего одеяло спадает, оголяя ее совершенное тело. Даже после родов она прекрасна. Стройная, загорелая, грудь стала больше. Я по-мужски стискиваю ее в ладонях, лаская ее, отчего Сэм довольно урчит, как дикий котенок, которого мне, наконец, удалось приручить.

Она придвигается ближе, длинные мокрые волосы, на концах горящие огнем, падают вперед, давая возможность уткнуться в них носом. Девушка дергает за резинку моих спортивных штанов, одной рукой она проводит мне по груди, целует шею, полностью отдаваясь мне. Ее тихие всхлипы сводят меня с ума. Я встаю только, чтобы раздеться. Избавившись от боксеров, носков и кроссовок, я отбрасываю это от кровати, а потом и убираю прочь одеяло, ложась на мою девочку. На лучшую в мире женщину. Она раздвигает ноги для меня, позволяя лечь так, чтобы мой член утыкался в ее лоно. Такая горячая. Пальцами я касаюсь ее клитора, прежде чем войти на чуть-чуть. Она недовольно вскрикивает, когда я так же резво выхожу. Засовываю пальцы в нее, принимаясь быстро двигать средним и указательным внутри нее. Она привстает на локтях, чтобы было удобно смотреть на работу моей руки. Какая влажная…

– Ты такая мокрая, – хвалю, наклоняясь; тяну ее нижнюю губу зубами, прикусываю, доставляя Саманте сладкую боль.

Она за спину притягивает меня, ступнями трогая мои бедра, молча просит меня войти в нее скорее. Пальцы больше не в действии. Я не целую ее. Лишь нависаю над ней, вспоминая то время, когда лишил ее девственности.

– Джер, пожалуйста, – умоляет она, силясь не закричать. – Пожалуйста…