Стерегущий

Выйдя из подъезда, он сел в колясочку первого же бросившегося к нему рикши. Потом подосадовал: будет медленно везти, надо было взять извозчичий экипаж. Но рикша бежал не хуже извозчичьей лошади. До Адмиральской пристани он докатил за десять минут. Между тем, съезжая с «Цесаревича», Григорович распорядился выслать вельбот к половине двенадцатого. Теперь надо было ждать, — вельбот еще не пришел.

Кругом стояла та береговая ночная тишина, когда различаешь каждый звук отдельно, как бы много их ни было. Чуткое ухо моряка ловило беспрерывные шумы корабельных машин, словно где-то шло множество пароходов. Эти далекие шумы, оставляемые в обычной обстановке без внимания, казались сейчас подозрительными. В подплывший, наконец, вельбот Григорович перепрыгнул прежде, чем тот остановился у причала.

— Поторапливайся, поторапливайся! — понукал он гребцов. Возраставшее нетерпение поднимало голос Григоровича до сердитого крика.

В одиннадцать часов тридцать три минуты вахтенный начальник «Цесаревича», увидев возвращавшийся командирский вельбот, приказал спустить правый трап, осветить его электричеством. В это же время он вдруг заметил два миноносца, приближавшихся к «Цесаревичу» с левой стороны без огней.

— Черт их знает! — пробормотал он досадливо. — Значит, минное учение не отменили. Берут нас адмиралы на пушку! Ну, нет, меня не проведешь!

И мичман пробил сигнал отражения атаки, открыл боевое освещение. Артиллеристы бросились к орудиям, застыли у них в настороженной готовности.

Шагнувший на площадку трапа командир при первых звуках тревоги бегом бросился наверх, но у самого борта вынужден был остановиться. Сердце билось неровными толчками. Едва отдышавшись, вытирая вспотевшее лицо перчаткой, Григорович увидел в воде приближавшуюся мину. Стиснув зубы, чтобы криком не выдать волнения, Григорович в одну долю мгновения пережил столько, что иному, казалось бы хватило на всю жизнь…

Хорошо освещенный вспыхнувшими прожекторами, японский истребитель «Акацуки» стремительно удалялся, но его мина уже сделала свое дело, подорвав броненосец у левых кормовых башен. Григорович отдал приказ стрелять.

Засвистали дудки, заскрежетал металл поворачиваемых орудийных башен. Грозно загремели пушки.

Освещаемый боевыми фонарями «Ретвизана», от него круто оторвался и неожиданно бросился в атаку на «Цесаревича» «Сиракумо». Попытка оказалась для него роковой. «Цесаревич» зорко сторожил все движения неприятеля. «Сиракумо» был пойман его прожектором, выведен из строя несколькими выстрелами.

Подорванный броненосец кренило из стороны в сторону. Вода, властелином которой он был до взрыва, теперь становилась подлинным хозяином «Цесаревича». Она деловито затопляла поочередно отделения: рулевое, кормовое, минные аппараты, лазарет, кают-компанию. Накал электричества стал слабеть. Помигав несколько секунд, оно погасло совсем.

Звуки боевой тревоги застали трюмного инженер-механика Федорова, когда он уже засыпал в своей каюте. Они не сразу достигли сознания: начало сна было сладостно, крепко. Инженер-механик вскочил с койки только после того, как страшный удар потряс корпус «Цесаревича». Поспешно одеваясь, Федоров уже чувствовал необычный крен броненосца, но, только поднявшись на палубу, увидел, насколько серьезно положение. Кренометр показывал четырнадцать градусов, но его стрелка поднималась выше и выше.

Командира инженер-механик нашел у орудийной башни. Григорович стоял с бледным и встревоженным лицом.

— Японцы, кажется, испортили нам канализацию, — попробовал он пошутить, но когда Федоров мрачно заявил, что броненосец вот-вот перевернется, безнадежно развел руками и разрешил инженер-механику действовать, как тот найдет нужным, лишь бы спасти корабль.

Для машиниста «Цесаревича» Афиногена Жукова сегодняшний день мало чем отличался от других. Служба, да еще матросская, известно, всегда нелегкая, тяжести ее лучше не замечать. Прошел день — и ладно. Но все же в сегодняшнем дне было и необычное. Пока шла его вахта, Жуков видел, как на внутренний рейд вошел и стал, независимо попыхивая все уменьшавшимся дымком, английский пароход «Фули», тот самый, что не раз привозил наместнику разное добро, какое матросам и в снах не снилось. Но на этот раз «Фули» ничего не привез. К нему вереницей потянулись бесчисленные шампуньки, перегруженные до отказа японцами и японским барахлом.

Позже, у «Фитиля», где собрались покурить свободные от вахты матросы, все видевшие отъезд японцев пришли к общему мнению, что генерал Стессель выселяет из крепости чужих, ненужных людей. На том команда и успокоилась. Но Афиноген Жуков такого простого решения не принял. Стессель Стесселем, он генерал сухопутный и всякую фантазию произвести себе может, а вот почему гичка с «Фули» катала по рейду какого-то бородатого японца, который, словно балуясь, чесал себе палочкой ладонь?.. Чего искал бородатый, Жуков уразуметь так и не мог, и это его беспокоило. С этим беспокойством он ходил до самого вечера.