Стерегущий

Беспрепятственно проскочив на внешний рейд, «Сиракумо» остановился. Масадзиро несколько побаивался за молодых командиров, впервые участвовавших в боевых действиях и не имевших должной тренировки. Надо было лично убедиться, все ли истребители прорвались в порт-артурский бассейн и вошли в соприкосновение с неприятелем. Он успокоился лишь после того, как приложил к глазам бинокль, узнавая свои суда одно за другим. Вот вынесся вперед «Акацуки», быстро приближавшийся к какому-то трехтрубному броненосцу. Пробирался к «Цесаревичу» юркий «Ассасиво». Со всех сторон окружали «Ретвизана», словно закутавшегося в темноту, «Икадзучи», «Усугомо», «Сазанами» и «Синонимо».

Но его наблюдения были прерваны русским пушечным выстрелом. За первым последовал другой, третий. На крейсерах, стоявших концевыми, вспыхнули боевые фонари, как бы помогая врагу лучше увидеть цель. Масадзиро ощутил непередаваемое волнение. Зашелестело дыхание войны. Он стал лицом к лицу со своей судьбой.

Японец с ненавистью глядел на черный корпус «Ретвизана», похожий на огромное здание. Внезапно заплясало ослепительное сияние и его боевых фонарей. Как выхваченный из ножен клинок, оно разрубило сверкающим блеском ночную тьму, замахнулось над «Сиракумо». Предназначенные «Ретвизану» две мины «Сиракумо» пустил на авось.

В ответ, гулко шлепая по воде, совсем близко начали рваться снаряды. «Сиракумо» вздрогнул всем корпусом, с трудом выпрямился. Вслед за взрывом сейчас же послышался настойчиво-назойливый звук воды, упорно заливавшей палубу. Он делался все слышнее и слышнее.

Командир «Сиракумо» пришел в себя после того, как ему облили голову холодной водой и дали понюхать какую-то едкую соль. Первым делом он взглянул на часы. Они показывали четверть первого. Значит, он был без сознания минут двадцать. Что же за это время произошло?

— Что со мной? — спросил он у хлопотавшего около него фельдшера.

— Должно быть, сильная контузия, — ответил тот.

Когда Масадзиро поднялся на ноги, от головы до пят его пронизал острый зигзаг боли. Преодолевая ее, он сделал несколько шагов. Он никогда не думал, что это может быть так трудно. Едва разогнувшись, он застыл на месте, вытер рукавом пальто выступивший на лице обильный пот. Так простоял он несколько мгновений и только сейчас по-настоящему оценил происходившее вокруг. Истребители делали совсем не то, что было предусмотрено инструкцией. Их командиры портили хорошо задуманный план: вместо согласованного его осуществления каждый командир действовал порознь, вразброд, по-волчьи…

Масадзиро обошел свой корабль. Палуба была исковеркана снарядами.

Машина «Сиракумо» едва работала, его скорость была очень мала. Он тяжело осел, накренившись на левый борт. Как боевая единица «Сиракумо» уже не существовал. Он оставался на воде только для того, чтобы кто-нибудь из русских прикончил его, так как вымпел японского флота все еще развевался над грот-мачтой истребителя.

Невдалеке Масадзиро увидел «Синонимо», плывшего с «Сиракумо» в одном направлении. «Синонимо» шел малой скоростью, заставлявшей думать, что он тоже серьезно поврежден. Обходя «Синонимо» и обгоняя «Сиракумо», на всех парах неслись обратно от Порт-Артура японские миноносцы. Они поспешно уходили от предательски раненного ими противника, ужасного сейчас в своей ответной ярости, которая, казалось, все нарастала и нарастала.

Дежуривший на «Петропавловске» Леонтий Иванов считался одним из лучших сигнальщиков Тихоокеанской эскадры. Про него говорили, что он на двадцать верст кругом видит. Был он из той породы приморской молодежи, что выросла среди портовых грузов, у бортов огромных пароходов, степенно и важно стоявших на причалах Одессы, Херсона, Николаева. Звуки моря были для него колыбельной песнью, шум гаваней — музыкой детства. Ребенком прятался он в катакомбы смоленых канатов, тугими «бухтами» наваленных у одесской эстакады, деля там с другими такими же сорванцами только что добытые из полуразбитых ящиков кокосовые орехи, апельсины, бананы и коринку. Подростком рыбачил он на плоскодонной неуклюжей шаланде, потом коптил и солил «баламут» в Очакове. Черное море с детства просолило и прокоптило и его самого насквозь морскими брызгами, запахами, ветрами и солнцем; наделило удалью, смекалкой и выносливостью. И когда пришел Леонтию положенный срок, забрали его в Балтийский флот, ибо был он моряк от рождения и создан для службы только на море.