Как следует проблевавшись и утерев рукавом горькую слюну, он, наконец, разглядел частые, заскорузлые прутья и свет огня, коптившего в обрезке бочки. Тени на дальней стене постоянно плясали, складываясь в непонятное, что у Назара закружилась голова и опять скрутило брюхо, но на пол ничего не полилось. В желудке было пусто. Он повалился рядом с остро пахнущей лужей собственной блевотины, прижимая руки к животу. От стены с плясавшими тенями отделилась одна. Проковыляла на кривой ноге, опираясь на клюку. Между прутьев показалось измазанное сажей сухое лицо.
– Чёй-то ты слабоват, женишок, кхе-кхе-кхе, – скрипучий звук, видимо являвшийся смехом, заставил скривиться Назара. Между пальцев старика жирно щелкнула пойманная вошь. – Водичики тебе небось, а?
– Да… – просипел Назар. Горло жгло желудочным соком. – Где я? – Калечный, покряхтывая, уковылял куда-то в темноту, долго гремел жестью, лязгал чем-то. Булькнуло. Постукивая клюкой, калека снова прижался к клетке.
– На болезный, попей, – кружка звякнула о прут. Назар вцепился в жестянку и запрокинул голову, жадно глотая жидкость обожженными губами. Вода была явно застоявшаяся, с привкусом ржавчины, может даже тухлая. Но ему было все равно, глотку жгло неимоверно. Кивнув калеке, Назар вернул жестянку.
– Где я оказался, что за место?! – Назар вцепился в скрюченную руку калеки.
– Пусти! Пусти окаянный, у-у-у-у! – завыл калечный, пытаясь вырваться из хватки.
Гулко топая по камню, влетели двое. Скрипнула дверь клетки, Назар не успел и рук поднять. Удар по спине выбил искры из глаз, он повалился на пол. Удары посыпались со всех сторон, Назар пытался прикрываться, но выходило не очень.
– Стойте. Хватит. Попортите женишка, Шелли разозлится, – издалека скрипел калечный старик. – Эх ты, голова твоя садовая… Эх, молодость.
Двое так же молча ушли, только калитка скрипнула. Назар, уткнувшись лицом в загаженный пол, хлюпал разбитым носом. Помятые ребра ныли. Хотелось выть.
– Радовался бы. Молодость… – вздохнул калека и зашаркал куда-то, растворившись в пляшущих тенях.
Волк, прихрамывая сразу на две лапы, уверенно вел к громадине ледового дворца. Басмач еще в той, довоенной жизни не то чтобы особенно фанател по хоккею на льду и с шайбой. Но все же, несколько раз бывал. Жесткие проходы с впечатыванием в борт, кровища от прилетевшей в зубы клюшки, те еще баталии и ни разу не ногомяч. Правильно говорится в стародавнем припеве: в хоккей играют настоящие мужчины, трус не играет в хоккей.
Природа неохотно возвращала себе обратно отобранные городом территории. То тут, то там, сквозь асфальт если что и пробивалось, так это деревья и то не везде. Виденный когда-то фильм-катастрофа про парня с собакой, оставшегося посреди города один на один с мутировавшими жителями, и трава, вымахавшая по самый пояс прям посреди мегаполиса… В Усть-Каменогорске все иначе. А вот запрудивших проспект разнокалиберных автомобилей со снятыми капотами и срезанными крышами оказалось в избытке. Когда-то красный, а теперь бурый, в подпалинах пожара, потеках и обгаженный птицами и наверняка крыложорами трамвай номер «3», подмяв под себя железное ограждение между путями, лежал поперек дороги. Сам перевернулся? Явно помогли. Зато впереди образовался просвет.
Все пространство вокруг многогранного строения, внешне схожего с гигантским алмазом, оказалось просматриваемым вдоль и поперек. Вот захоти Басмач оборонять дворец спорта, то так бы и поступил, расчистил все заросли, выкорчевал деревья и посадил на высоченной крыше дозорного, да не одного. Думают ли новые хозяева ледового дворца так же, Басмач пока не знал. Но проверить стоило. То, что место обжито, и к бабке не ходи: криво, слепленные из жести и труб дымоходы, торчащие из окон, коптящие небо чем-то черным и вонючим, говорили больше чем красноречиво.
Дворец спорта с четырех сторон опоясывали два проспекта и пара затянутых в асфальтовый корсет улиц, одна из которых терялась где-то на автомобильной барахолке, вторая же упиралась в бетонированный берег реки Ульба. А чуть правее мост на четыре полосы, да с рельсами трамвая, и будкой опорного пункта, как гнездо ласточки прилепившейся сбоку. Перекинувшийся мост соединял два района города: Ульбинский и, по ту сторону, Октябрьский.
У большой дорожной развязки, почти в центре кольца высился скелет здания. То ли очередной торговый центр, то ли еще что, Басмач не знал. Строить начали аккурат перед Напастью, осенью две тысячи двенадцатого и не достроили, конечно. Не до того стало.
Пробираясь по заросшей бурьяном строительной площадке, то и дело спотыкаясь о куски дикого камня, россыпь пластиковых труб и огибая горы щебня, утыканные бустылями, Басмач очень надеялся, что на самом верху недостройки, среди щупалец арматур и монолитных столбов не устроили гнездо мелкие крыложоры или того хуже, стервь. Если они там, уйти тихо, «по-английски», не получится. Под ногами чавкало, вынутая из котлована под зданием земля, размытая за годы дождями, превратилась в болото. Чуть ниже стройплощадки, в небольшом распадке блестела вода.