Степень вины

Это правда, подумал Пэйджит. Видимо, авария самолета Кольта ночью в Калифорнийской пустыне, через три месяца после смерти Лауры Чейз, воспринималась как приговор судьбы, как мистика. Белокурый, с благородной осанкой, улыбчивый и остроумный, Джеймс Кольт в свои сорок казался слишком молодым для президента; видимо, что-то все-таки запало в сознание людей, если они остановили свой выбор на человеке, лучшие годы которого были еще впереди. Помнили не самого Джеймса Кольта, помнили его смерть, потому что потрясение, с ней связанное, запечатлелось образом сценки у мемориала: вдова с пепельными волосами, стоически переносящая горе, еще несформировавшиеся черты лица сына-подростка, искаженные в попытке всмотреться в копию отца, так жутко похожую на оригинал.

– А Джеймс Кольт-младший в самом деле намерен баллотироваться на пост губернатора?

Брукс кивнул:

– Да, насколько я знаю.

Пэйджит бросил на него оценивающий взгляд.

– Ты сам создаешь себе трудности, – наконец бросил он, – которых прекрасно мог бы избежать.

– Если бы мы могли, Кристофер. Если бы только могли.

Пэйджит некоторое время рассматривал Брукса.

– Ладно, – наконец произнес он. – Значит, медэксперту не нравятся пороховые следы?

Прокурор сделал удивленные глаза.

– При очень высокой разрешающей способности аппаратуры, – ответил он, – никаких следов пороха обнаружено не было. Никаких признаков близкого выстрела. Никаких.

– Ну и?

– И в этом проблема. Медэксперт никогда не скажет нам, что произошло, но она всегда очень точно может сказать, чего не произошло. А не произошло следующего: Мария Карелли не стреляла в Марка Ренсома с двух-трех дюймов. Близкое расстояние исключено.

– Довольно неожиданно, – проговорил Пэйджит. – Мария обычно очень точна. Наверное, она просто линейку свою забыла.

Брукс внимательно посмотрел на него:

– Славненький аргумент для суда. Но, поскольку Ренсом уже восемь часов как мертв, мы не можем игнорировать этот факт. И приходится задуматься.

– Да брось ты, Мак! Пистолет выстрелил в момент, когда Ренсом набросился на нее. Мария могла ошибиться. Он мог отпрянуть от пистолета. Все возможные варианты надо учитывать.

– Ну что же, она все это узнает от тебя. Как возможные варианты, разумеется.

– Если она вспомнит все, как было, сомневаюсь, что готова будет поручиться за точность расстояния.

– И потом, – продолжал Брукс, – этот отказ отвечать на вопросы Монка. Он производит не совсем хорошее впечатление на людей, которых ты просишь поверить ей. И она требовала адвоката.

– У выпускников юридических факультетов бывают странности, подобные этой. А требовала она не адвоката – она хотела видеть меня. Это как призыв о помощи к другу или священнику.

– К священнику?

– К кому-нибудь, кто способен на сочувствие, – сухо сказал Пэйджит, – на что она имела полное право.

– Конечно, она может рассчитывать на сочувствие. Но ты не священник, а я не страус, чтобы прятаться от неприятной реальности. Единственное разумное объяснение того, почему она перестала отвечать на вопросы Монка, – она поняла, что попала в трудное положение. Впервые Пэйджит почувствовал страх.

– Более гуманно предположить, – парировал он, – почувствовала себя плохо физически.

Он обернулся к Шарп:

– Много ли жертв изнасилований заявляют о случившемся? Процентов пятьдесят, даже из таких, как Мария Карелли. Они чувствуют стыд, чувствуют вину, чувствуют себя покинутыми всеми, а если заявят, им придется рассказывать все совершенно незнакомым людям, к тому же еще не оправившись от душевной травмы. Марии Карелли пришлось объясняться через три или четыре часа после того, как она убила человека, который пытался это сделать с ней, причем находилась она с Монком в обстановке, в которой ощущала себя совершенно потерянной. Она была дезориентирована, от нее требовали оправданий, она чувствовала себя опозоренной и, возможно, "виноватой", как чувствовал бы себя всякий нормальный человек, только что убивший кого-то. Даже считая себя невиновным перед законом.

В лице Шарп было напряжение. Он вдруг понял, что самое себя, а не Марию она видела мысленно предметом нападения.

– Я, – заявила она, – берусь за любое дело, это мой долг. Даже если мне кажется, что мы проиграем.

– Я это хорошо понимаю. – Пэйджит снова посмотрел на Брукса. – У тебя прекрасные показатели по половым преступлениям, Мак. Те, кому положено, это знают. Не порть их неверным подходом к какому-то идиотскому случаю.

Брукс пожал плечами:

– Укажи мне причину, Крис, и я отпущу Карелли. Такую причину, чтобы я мог объяснить людям.

Пэйджит почувствовал опустошенность и холод в груди.

– Причина у меня есть, – наконец вымолвил он. – Но не такая, чтобы болтать о ней кому бы то ни было.

Во взгляде прокурора появилось любопытство:

– Что же это?

До чего не хочется говорить, думал Пэйджит, даже независимо от того – есть Шарп в комнате, нет ее.

– Мой сын, Карло. Ему уже пятнадцать, живет со мной. – Пэйджит коротко вздохнул. – Он сын Марии.

Брукс уставился на него.

– Боже милостивый, – пробормотал он. – Так вот почему ты здесь.

– Поэтому я здесь.