Степень вины

Сохраняй нейтральный тон, велела она себе, не показывай виду, что защищаешься или раздражена. Пусть это прозвучит так, будто не знаешь, в чем дело.

– А как я отношусь к папе?

Елена ответила не сразу. Но в голосе ее по-прежнему звучала уверенность:

– Папа плачет, ты же знаешь.

– Ты видела?

Девочка помотала головой:

– Нет. Он не плачет, когда я рядом. Он плачет, когда остается один, после того, как ты обидишь его.

Терри почувствовала, что тело ее окаменело. Изо всех сил стараясь говорить спокойно, она спросила:

– Тогда как ты узнала?

– Потому что он сказал мне, – не без гордости ответила Елена. – Когда мы одни и он укладывает меня спать, мы говорим друг другу, какое у кого настроение.

Терри поняла, откуда эти интонации в голосе дочки: ненатуральная мудрость ребенка, польщенного мнимым доверием интригана-взрослого. Ее пронзило гневом, как электротоком. Она выпалила не задумываясь:

– Папа не должен говорить тебе такие вещи.

– Нет, должен. – Елена снова, почти сердито, помотала головой. – Папа говорит, что я достаточно взрослая, чтобы знать обо всем этом.

Терри поняла, что вела себя глупо. Это не может – и не должно – обсуждаться с Еленой, взрослые, если у них достаточно такта, должны говорить об этом только между собой, исключительно между собой – дети должны оставаться детьми.

Ей захотелось немедленно поговорить с Ричи. Но этого не стоило делать, поняла она: если они уйдут сейчас, когда разговор еще свеж в памяти дочери, та без труда поймет связь между причиной и следствием.

– Можно мне с тобой поиграть?

Настроение малышки сразу же изменилось.

– О'кей, – сказала она и улыбнулась своей мамочке. Терри и пришла на этот пляж, чтобы поиграть с ребенком. И они играли, говорили обо всем и не о чем, пока бриз не сделался слишком холодным.

Когда они ехали домой, Терри слушала Елену рассеянно. Ее душа была холодна, как этот налетевший на побережье ветер.

Ричи был в кухне. Увидев дочку, наклонился к ней, его лицо озарилось ослепительной улыбкой, и он почти пропел:

– Как дела, моя хорошая?

Может быть, это из-за ее настроения, подумала Терри, но у нее от этого голоса мурашки поползли по коже.

– Ты не могла бы убрать свои игрушки? – попросила она Елену.

И смотрела вслед девочке, уходившей по коридору. Последнее время в ней необычайно развился дух общения, подумала Терри. Вдруг ей пришла в голову мысль, что подсознательно Елена старается сохранить счастье своих родителей.

– Как ваш день прошел? – спросил Ричи. – Слушания нормально идут?

– Чудесно. – Голос Терри был холоден. – А твой? Или провел его в слезах?

Ричи опешил, потом вымучил удивленную полуулыбку. Однако от его взгляда у Терри мороз пошел по коже.

– Самое забавное, – спокойно заметила она, – то, что ты никогда не плачешь. Иногда мне кажется, что было бы лучше, если бы ты плакал. Но самое глубокое чувство, на которое ты способен, – это жалость к самому себе, и то ты стараешься сыграть на нем. Естественно, Елена об этом даже не догадывается.

Заходящее солнце заглянуло к ним в комнату. Наступали сумерки: Терри чувствовала, что их обступает темнота. Ричи молча смотрел на нее. Потом нарушил молчание:

– Не надо оскорблять меня. Люди по-разному выражают свои эмоции, ты же понимаешь.

– Что ты говорил Елене?

Ричи скрестил руки на груди, Терри уловила едва заметную довольную усмешку, промелькнувшую в его глазах.

– Лени – умная девочка, Тер. Не всегда можно скрыть от нее правду.

Есть что-то ужасное в том, подумала Терри, как он приобщает пятилетнего ребенка к своим взглядам на жизнь.

– Елена – не простое продолжение тебя, Ричи. Это – личность.

Ричи улыбнулся понимающей улыбкой:

– Я понял тебя. Ты всегда завидовала тому, что Лени так похожа на меня, а теперь ты уже начинаешь порицать меня за это. Хорошо, извини меня, Тер, но что есть, то есть.

Терри пристально смотрела на него.

– Что ты ей говорил? – повторила она.

По его взгляду она поняла, что он лихорадочно размышляет: что можно сказать, а о чем надо умолчать, какой вид следует всему этому придать.

– Я всего лишь родитель, – невозмутимо произнес он. – Я хочу, чтобы Лени знала, в чем разница между настоящей любовью и показной, фальшивой.

– О, и что же это такое, настоящая любовь? Я не уверена, что разбираюсь в этом.

– Тогда давай объясню. – Помолчав, Ричи заговорил с показным смирением: – Настоящая любовь – это когда люди создают семью и стараются ее сохранить даже в самые трудные времена. В отличие от того, что у тебя с Кристофером Пэйджитом, – слепое увлечение, форма без содержания.

В ровном голосе зазвучали язвительные нотки:

– Мне жаль тебя, Тер. Если ты не сможешь разобраться в себе, будешь бросаться от одного увлечения к другому, никогда не будет такого счастья, какое было бы, прими ты меня таким, каков я есть.

– По крайней мере, ты будешь свободен от той, что недостойна тебя. – Терри подумала, что сейчас не до сарказма, и сменила тон. – Ты не понимаешь? Меня никогда не заботило, станешь ли ты величайшим предпринимателем в мире. Это только ты об этом мечтаешь. Я просто хотела нормальной жизни.

Он покачал головой: