Степень вины

– Карло любит вас. Он ждет от вас действий. Плохо это или хорошо, но вы из тех, от кого ждут действий. – Она задумалась, подыскивая убедительные слова. – Это, наверное, несправедливо, Крис, но Карло сказал вам правду, как он ее понимает. Хуже того, что вы оставите его мать без помощи, может быть только одно: вы расскажете ему все, чтобы оправдать себя в его глазах.

Пэйджит не ответил. Терри потянулась к нему, коснулась его лица.

– С этим надо покончить, Крис. – Голос ее был тих, но ясен. – Еще один день побудьте самим собой, а потом выбирайте, каким вам быть.

5

На следующее утро Пэйджит и Карло молча ехали во Дворец правосудия.

Пэйджит не спал всю ночь. Солнце било ему в глаза, он выключил радио, чтобы не слышать этих бодрых утренних голосов. За безмолвием Карло – Пэйджиту было больно от того, что он уже больше не мог думать о нем, как о сыне, – угадывались напряжение и раздраженность. Пэйджит не сумел бы сказать, был ли Карло расстроен их ссорой и своей ролью в ней, или он просто боялся, что этот разговор укрепит желание Пэйджита отказаться от защиты его матери, либо это был у него определенный поведенческий рефлекс. Не спросил Карло и о том, что Пэйджит собирается делать.

Да Пэйджит и не знал бы, что ответить ему. В перепадах настроения наступил отлив, он не был уверен в себе, и ему вряд ли удалось бы внушить уверенность другому. Никогда прежде не было у него этого чувства потери.

Когда они подъехали ко Дворцу правосудия, он взглянул на профиль сидящего рядом с ним мальчика. Тонкое лицо Карло с годами становилось все более красивым, но смотрел он мрачно – окидывал взглядом магазины, автостоянки и тротуары, как будто искал что-то, но не находил. Такое знакомое лицо, подумал Пэйджит, и уже такое чужое.

Это было похоже на смерть одного из родителей. Когда умерла его мать, а спустя некоторое время – отец, Пэйджит почувствовал: мир изменился, но ни понять суть этого изменения, ни вернуть мир в прежнее состояние не мог. Они оставили ему немного денег, научили здраво мыслить, и именно они определили его жизненные критерии, потому что были первыми людьми, которых он старался любить и любил всю их жизнь, именно они заставили его особенно глубоко задуматься о природе любви, о пределах понимания, о проклятье смертности.

Теперь у него был Карло. Он был уверен в себе и Карло больше, чем в своих родителях, у него была та уверенность взрослого, который сделался отцом, хорошо усвоив уроки, полученные им, когда он был сыном. Он и Карло как бы возвращали долг его, Пэйджита, прежней семье, путем, который представлялся ему таинственным: его отцовство было знаком понимания, который он посылал своим родителям, когда ничего иного для них уже не мог сделать. Но тогда он верил, что его родители и Карло – родственники.

Было невероятно трудно, почти невозможно, смириться с тем, что последний из рода Пэйджитов теперь он сам. Или с тем, что его попытка воздать должное прошлому и самые сокровенные надежды на будущее – его самые тщеславные надежды – связывались с сыном Джека Вудса и Марии Карелли.

И все же Карло был здесь, сидел рядом с Пэйджитом, как все последние восемь лет.

Карло смотрел на улицу, как на окопы передовой, слишком изрытые бомбежкой, чтобы оставалась хоть какая-то надежда. Мария прибыла одна; когда они припарковались и вышли из машины, Пэйджит понял, что мальчик ищет мать.

Поднимаясь по лестнице, Пэйджит и Карло протискивались сквозь толпу журналистов. Репортеры теснились, суетились неимоверно, их открытые рты и бесцеремонные вопросы напоминали Пэйджиту пьяных в баре, требующих к себе внимания, пренебрегающих вашим желанием побыть в одиночестве. Как и вчера, вопросы касались в основном доктора Бэса и намерений Пэйджита. Как и вчера, Пэйджит не отвечал. Они его больше не заботили.

Он замечал только одного человека – Карло.

Мальчик молчал, иногда поглядывая на него, когда они продирались сквозь толпу. На этот раз он ничего не сказал журналистам в защиту своей матери, Пэйджит понял, что Карло просто страшно протискиваться сквозь репортерский заслон. Его расстроила пришедшая в голову мысль: последние восемь лет его жизни были посвящены тому, чтобы помочь Карло обрести доверие к жизни и чувство безопасности в ней. Заставлять мальчика тревожиться и беспокоиться означало для него извращать свой самый глубинный инстинкт; он почувствовал себя виноватым, потом разозлился на Марию.

Зачем он здесь?

Недели, что прошли после смерти Ренсома, изменили его. Они ждали лифт, и он вспоминал, как ехал в лифте с Марией в тот вечер, когда полицейские привезли ее сюда, потом вспомнил их встречу с журналистами, бывшую, казалось, всего лишь несколько мгновений назад. Теперь он чувствовал себя другим человеком: когда они шли по коридору, он вспоминал о своем первом появлении здесь, в тот день, когда требовал этих слушаний, и воспоминание это было уже как сон. Входя в зал суда, он жалел о том, что ему приходилось бывать здесь раньше.