Степан Разин

Раз казаки закрутили особенно крепко. Кутеж шел без передышки уже второй день. Степан, величаясь перед стоявшей, как всегда, на берегу толпой, сидел со своими приближенными и разодетой Гомартадж на палубе своего сверкающего «Сокола». Несмотря на нестерпимую жару, на плечи его была наброшена пышная соболья шуба, покрытая драгоценным персидским златоглавом. Князь С.И. Львов, только что проспавшись, снова прикатил в казацкий стан и, сопя осторожно поднялся сходнями на струг.

– Всей честной компании…

– А-а, воевода, добро пожаловать!..

Увидал князь шубу, так глаза его и разгорелись.

– Это вот так шуба!.. – склонив лысую голову набок, протянул он. – Что бы тебе вот такой шубой поклониться дружку-воеводе… Нет, все норовит пустяками всякими отделаться…

– Мало тебе я всякого добра передавал… – презрительно смерил его Степан глазами. – Ишь, глаза-то завидущие!..

– Ох, Степане пренебрегай нами… – сладко проговорил князь-воевода. – Мы в Москве все ведь можем устроить тебе – и злое, и доброе…

Степан сердито взглянул на своего друга.

– Ну на, пес с тобой… – сбрасывая шубу с плеч, сказал он. – Возьми шубу – только смотри, не было бы в ней шуму…

– Ну, шуму… – жадно принимая подарок, сказал князь, добродушно смеясь. – Вот это так уж уважил!.. Правду говорится, что для милого дружка и сережка из ушка… Уж так уважил, так уважил…

Воевода бережно передал шубу своим холопям и велел ее отвезти сейчас же с великим бережением домой. Пьяные казаки прямо зубами скрежетали, глядя своими красными с перепоя глазами на этот наглый грабеж среди бела дня. Попойка продолжалась…

Но Степан был сумрачен. Его угнетала неопределенность его положения: не то герой, не то не совсем еще прощенный преступник. И не видно было выхода из этого положения. И нужны какие-то решительные шаги, чтобы снова почувствовать под ногами твердую землю. Даже в мелочах на каждом шагу все путаница какая-то. Вот хоть взять эту девку персидскую. Предлагали за нее персюки хорошие деньги – закобенился, не взял, а куды теперь он с ею денется? Он знал, что казаки ропщут на этот счет тем более, что к другим он в этом отношении был очень строг. Он не препятствовал им веселиться с веселыми женками, но стоило одному из казаков спутаться в Астрахани с мужнею женой, как Степан, блюдя перед кем-то какие-то, самому ему совершенно чуждые, заветы, приказал утопить его тотчас же в реке, а бабу повесили за ноги к столбу, вбитому в воду, и так она, заголенная, и висела на нестерпимом солнце на глазах у всех. И было уже ему словно и жаль расставаться с Гомартадж, – казаки в шутку звали ее под веселую руку Комар-тож, – он как будто уже стали привязываться к ней. Правда, в сердцах он мог иногда отбросить ее ногой, как собачонку, правда, иногда для смеху он учил ее срамным русским словам, и все казаки за животики хватались, когда хорошенькая девушка, ничего не подозревая, старалась выговорить какое-нибудь паскудство, но все же без нее ему словно было иногда и скучно. Но казаки шли на Дон, домой, а там жена, дети. Куда денет он там персиянку? В глазах самостоятельных казаков ему, атаману, не подобало очень уж скандалиться по пустякам: пошел за большим делом, так девок за собою таскать нечего… И не мог он уже теперь отдать ее другому: сердце не позволяло…

Гомартадж полулежала на пушистом ковре. На ней было тяжелое шитое золотом платье, и вся с головы до ног была она засыпана жемчугом и драгоценными камнями. Васькин гостинец – большая звезда алмазная с синим сапфиром огромной величины посредине – искрилась у нее на груди… Прелестными, немножко дикими, глазами газели она задумчиво и печально глядела на широкую, пылающую пышными огнями заката реку и была душой далеко, далеко от всего, что ее окружало. Степан хлопал чарку за чаркой, и глаза его наливались какою-то черной и дикой силой.

– Эй, все!.. – вдруг встав во весь рост, загремел он. – На весла!.. едем кататься… Живее!..

Несколько минут суеты около чалок, и один за другим струги, пьяные и шумные, выплывали на пылающий на закате стрежень.

– Мою любимую… Запевай!..

И на соседнем струге залился, зазвенел Васька-Сокольник:

Вниз по матушке по Волге…

Васька нарочно сел спиной к атаманскому стругу: крепко «жалел» он про себя персиянку. И подхватили сотни голосов:

…да по Волге
Легка лодочка плывет…

И из строя густо-гудящих голосов опять поднялся чистый, как лесной ключ, голос Васьки:

Как во лодочке гребцов…

И еще горячее похватили струги:

…да гребцов ровно тридцать молодцов…

Дикая, черная сила неуемной волной поднялась в широкой груди пьяного Степана и ударила в голову. Да, надо развязывать себя, надо найти сразу выходы, все привести в ясность и всех удивить.

– Эх, Волга… – точно рыданием вырвалось из его взбаламученной груди. – Много дала ты мне и злата, и серебра, и славой покрыла меня, а я ничем еще не отблагодарил тебя!..