Степан Разин. Книга первая

— Между нами сказать, боярин, лажу я строить свои корабли. Взрастишь конопельку в сей год не для чужих купцов. На государево дело взрастишь. По тайности молвить тебе: сколь есть в сем году землицы, пускай ее под конопли. Снасти надобны будут. На Волге мы строим большой корабль, и на Двине я строение ставлю. С государем беседовал, и государь указал учинить… Страшусь одного — что снова в Думе упрутся бояре. Не разумеют добра, за старинку все держатся. Твой голос, я тоже помню, не к новому склонен!

Одоевский покраснел от волнения: взять на откуп поставку снастей для государева корабельного строения — ведь то же неслыханное богатство, если Ордын-Нащокин сумеет убедить государя в неотложности этого дела! «А таков соловей хоть кого убедит!» — подумал Одоевский.

Напоминание гостя о том, что он вместе с другими боярами древних родов был в Думе против Ордын-Нащокина, смутило князя.

— Взор у тебя орлиный, боярин Афанасий Лаврентьич! Лет на сто вперед ты видишь! А мы-то бельмасты! — воскликнул Одоевский. — Когда ты о мире с поляками хлопотал да ливонские земли звал воевать и морские пути нам сулил, а мы все наперекор стояли… Нет, теперь довелось бы — во всем я с тобою стал бы держаться и всех бояр стал бы сговаривать… И в корабельном строении в Думе я буду с тобой. А ты не забудь, Афанасий Лаврентьич: сколь надо варовых снастей, я всяких продам!..

Ордын-Нащокин глядел на Одоевского и думал, что надо с боярами ладить добром: откупами, помощью в торге — ведь люди! Каждый себе помышляет лучше творить!..

День померк, появились в комнате свечи. Только тогда гость покинул дом князя Никиты.

Одоевский остался один и сидел у стола, размышляя о разговоре, который он вел с царским любимцем, и вдруг его будто хлестнули кнутом…

«Да что же я, дурак, творю над собою! — воскликнул он. — Мне откуп — снастить государевы корабли, богатство само лезет в руки, а я его погубляю: лучшего верводела велел засекчи кнутьем и прутьем!..»

— Карпу-уха-а! — неистово заголосил Одоевский, словно его самого хлестали кнутом по спине. — Карпуха, живее, собака такая!

Дворецкий вбежал на зов…

— Скорее беги, сатана, в подвал к Фоке. Чтобы не били Мишанку того Харитонова! Живо беги! Сюда его чтобы тащили живее!..

Двое холопов, приставленных Одоевским в надзор за беглыми и провинившимися людьми, которых держал он в темном подвале, ввели беглеца. Князь Никита знал эту походку измученных дыбою и плетями людей… «Успели побить! Поворотливы, черти, когда не надо! Самих бы на дыбу да батожьем!» — забеспокоился Одоевский. Один из холопов ткнул связанного пленника в шею. Тот упал на колени перед боярином. Но в серых глазах его были не боль и мука, а непокорность и злоба, упорство и своеволие…

«Знать, не забили!» — подумал довольный Одоевский.

— Спытал, вор, и плети, и батожье, и виску?! — сказал боярин.

— Спытал! — исподлобья, угрюмо взглянув на боярина серыми глубоко сидящими глазами, ответил Михайла.

— Домой отпущу — и опять побежишь в казаках искать воли? — спросил Одоевский.

— Побегу, — отозвался пленник уверенно и спокойно.

Одоевский не поверил своим ушам. Он ждал, что беглец хоть для виду станет молить о прощенье, начнет лепетать, что попутал бес, что будет служить боярину верой-правдой…

— Чего-о?! — протянул боярин. — Может, казацкого звания не отречешься?!

— Не отрекусь! — более четко и внятно произнес Харитонов.

Приведший его холоп, угодливо взглянув на боярина, взмахнул плетью над спиною упорного беглеца.

— Отстань! Кто велел? — прикрикнул боярин.

Холоп отступил.

— Что же, Мишка, тебе отца, матки не жалко, жены, робятишек? — душевно спросил боярин.

— А нет у меня никого: кругом сирота я, боярин. Прежде матку жалел, не бежал, а как померла, то и ходу!..

— Что же тебе больше по нраву пришло: плети аль дыба, колода аль цепь? — спросил Одоевский с нарастающим раздражением.

— Ни под плетьми, ни на виске не плакал. Прощения не молил!

— Огня ты не испытал! — с угрозой сказал боярин.

— Что ты, что сынок твой — звери, — ответил Михайла, прямо глядя в глаза Одоевскому. — Народ только мучите!.. Кабы работать у вас по-людски — кому свою землю-то сладко кинуть?! А ты погляди: и женаты и детны бегут! Я для того бобылем остался. Мне уж тридцатый, и девка была по мне. Не женился, чтобы семьи не жалеть!

— Смелый ты, Мишка! Вижу, по правде все молвил, — сказал боярин.

— Оттого и по правде, что смелый. Кто страшится, тот брешет, — по-прежнему твердо ответил беглец.

— Мог бы тебя я насмерть замучить, — начал боярин, — никто бы с меня за то не спросил…

— За бедного кто же спросит! — согласно вставил Михайла, тряхнув головой.

— Ан князь Федор Никитич мне сказал, что ты работник искусный на якорну снасть. Шеймы сучишь любой толщины…

— Не один я. Иные не хуже есть! — непочтительно перебил Михайла.

— Что ты мне слова сказать не даешь? Боярин ить я! — раздраженно прикрикнул Одоевский.

— Ну давай говори. Я тебе не помеха, — согласился пленник с прежним спокойствием.