Степан Разин

– Ну, значит, на свадьбу надо поторапливаться казакам…

– Только вас и ждут… А то все готово…

– Ну а дорогой что?

– А дорогой, Степан Тимофеич, чистое столпотворение вавилонское… – сказал о. Евдоким. – От самой Оки мужики палят усадьбы господские, ловят и бьют приказных, начальных людей, помещиков. И такое-то делают, что иногда и у меня мурашки по-за кож бегают… Пымают подлецы, к примеру, боярыню или боярышню какую, натешатся все вдоволь, а затем набьют ей пороху в притчинное место да фитилем и подожгут. Известно, ту всю так и разворотит, а им лестно… Прямо светопреставление!.. А из Москвы разными дорогами все к князю Долгорукому полки идут. И с Украины, вишь, этих… ну, как их?.. драгунов, что ли, пес их знает, взяли… А мужики везде на переправах их караулят, в лесах засеки устраивают, ямы волчьи по дорогам роют – много, много у тебя старателей-то, Тимофеич, ох, как много!..

– А что в этом толку-то, в старателях-то этих, коли дело не по закону повели? – вдруг глухо сказал похудевший и как-то весь почерневший Петр, тяжело вздохнув.

– Как не по закону?.. – с удивлением посмотрел на него Степан. – Какого же тебе закону надобно?

– Не мне, – я что?.. – печально сказал Петр. – Совестный закон людям нужен, а у вас пьянство великое, блуд, кровопролитие и всякая жесточь. Ты старую неправду новой неправдой покрыть хочешь. А люди, которые совестные, те правды искали, града грядущего… Погляди вон на себя: правда в золоте да в шелках не ходит. А ежели и есть на ризах ее кровь, то не людская, а своя… – тихо добавил он, опуская голову.

– Это ты, брат, с попами дело обмозгуй… – засмеялся Степан. – Я по таким делам не мастак и от Писания говорить не умею: не учен!..

– Попы-то от этого, может, еще дальше твоего… – тихо и скорбно сказал Петр. – И…

Весь, до глаз, в грязи, в комнату ворвался Ягайка. Его круглое, плоское лицо было возбуждено, медвежьи глазки горели, и он едва переводил дыхание.

– От Казани большой сила идет, атаман… – сказал он, задыхаясь. – Князь какой-то войско царское ведет… Черемиса и наша чуваша хотел не пускай – какой!.. Так и метет…

– Верно?

– Свои глаза видела… – сказал Ягайка. – Лошадка упал – вот как торопился! Берегом идет, трубам играть, тулумбас колотит – ай, большая сила!..

Степан встал.

– Ну, значит, надо встречать дорогих гостей…

Все вышли. Ягайка под навесом качал головой над своей загнанной лошадью, которая, мокрая, как мышь, тяжело носила боками. Степан приказал часовым созвать всю казачью старшину, а сам пошел на вал, посмотреть, как и что там слышно.

Отец Евдоким широко осклабился всем своим гнилым ртом.

– Да, а это ты, пожалуй, и в точку попал… – сказал он Петру, все смеясь. – Раньше богатства были у больших людей – теперь казаки их себе подбирают, раньше приказные черный народ мучили, теперь черный народ всех терзает, раньше воеводы да монахи водки сладкие пили да девок себе, какие поспособнее, отбирали, теперь к казакам все это переходит… И в самделе, разницы как будто большой не предвидится… А? – взглянул он, смеясь, на Петра.

Петр молча отвернулся: отец Евдоким становился все более и более тяжел ему. Как, чему тут смеяться, когда вся душа кровью исходит?..

XXX. Слово Москвы

От Казани, правым берегом Волги, ускоренными маршами шли ратные силы под командой окольничего князя Юрия Борятинского. Впереди головного стрелецкого приказа развевалось стрелецкое знамя: «дороги зеленые, а на нем вышить крест дороги алыя». Путь был чрезвычайно тяжел: от затяжного ненастья глиняные дороги раскисли невероятно, а кроме того, восставшие инородцы пользовались всяким случаем, чтобы из глухой засады осыпать царские войска дождем стрел и – бесследно исчезнуть в дремучих лесах. Воевода по приказу из Москвы захватил было с собой гуляй-городки, которые очень удобны, когда противник бьется только лучным боем, как крымчаки или ногаи, но здесь их не пришлось ставить ни разу: повстанцы разбегались от первого выстрела так, что их и не догонишь…

Войска шли в дело «с резвостью», как говорили тогда. Шли стрельцы с резвостью потому, во-первых, что жили в Казани много лучше, чем стрельцы астраханские и вообще низовые, были большей частью семейные люди, оседлые, зажиточные, которым всякие такие заводиловки были противны; во-вторых, потому, что большинство их были старообрядцы, а в воровском войске, верные люди сказывали, ехал сам патриарх Никон, на которого они смотрели с ненавистью и отвращением, как на вероотступника, который дерзнул в ослеплении гордыни своей проклясть не только их, но и святых угодников, крестившихся тоже двуперстно. А может, и потому обнаруживали стрельцы резвость, что в затылок им шли эти новые солдаты под командой иноземных офицеров. Офицеры-иноземцы никаких этих русских шуток не понимали и держали в своих частях такую дисциплину, что ни вдыхнуть, ни выдыхнуть. А за солдатами, совсем сзади, под охраной рейтаров колыхался и изнемогал обоз…