Степан Разин

Пока, как видите, ничего похожего на убийство — всего лишь донжуанство. Но само по себе донжуанство малоинтересно, привлекает не статистика, а трагедия — когда одна, с одной, об одной. Разумеется, ни один писатель, занимавшийся Разиным, тему «утопления княжны» не обошёл — и почти всякий, даже если к Разину относился плохо, писал её романтическими красками. Любопытно, что у Пугачёва была весьма похожая история, но её не романтизируют. Цветаева в «Пушкине и Пугачёве» чётко объясняет почему, цитируя пушкинскую «Историю пугачёвского бунта»:

«Молодая Харлова имела несчастие привязать к себе Самозванца. Он держал её в своём лагере под Оренбургом. Она одна имела право во всякое время входить в его кибитку; по её просьбе прислал он в Озёрную приказ — похоронить тела им повешенных при взятии крепости. Она встревожила подозрения ревнивых злодеев, и Пугачёв, уступив их требованию, предал им свою наложницу. Харлова и семилетний брат её были расстреляны. Раненые, они сползлись друг с другом и обнялись. Тела их, брошенные в кусты, долго оставались в том же положении».

Собственно говоря, после этой душераздирающей цитаты ни о какой романтике применительно к Пугачёву и Харловой говорить просто невозможно. Но если кому-то что-то ещё непонятно, Цветаева комментирует:

«Пугачёв и Разин — какая разница! Над Разиным товарищи — смеются, Разина бабой — дразнят, задевая его мужскую атаманову гордость. Пугачёву товарищи — грозят, задевая в нём простой страх за жизнь. И какие разные жертвы! (Вся разница между поступком и проступком). Разин сам бросает любимую в Волгу, в дар реке — как самое любимое, подняв, значит — обняв; Пугачёв свою любимую даёт убить своей сволочи, чужими руками убивает: отводит руки. И даёт замучить не только её, но и её невинного брата, к которому, не сомневаюсь, уже привык, которого уже немножко — усыновил. В разинском случае — беда, в пугачёвском — низость. В разинском случае — слабость воина перед мнением, выливающаяся в удаль, в пугачёвском — низкое цепляние за жизнь. К Разину у нас — за его персияночку — жалость, к Пугачёву — за Харлову — содрогание и презрение. Нам в эту минуту жаль, что его четвертовали уже мёртвым. И — народ лучший судия — о Разине с его персияночкой — поют, о Пугачёве с его Харловой — молчат».

Как замечает Цветаева, Пушкин написал двух совершенно разных Пугачёвых в «Истории пугачёвского бунта» и «Капитанской дочке»: в первом тексте — документ, во втором — миф, причём миф создавался уже после документа. Но даже и в мифе, где Пугачёв — носитель мрачного обаяния, Пушкин совсем умолчать о Харловой не мог, намекнул в письме Маши Гриневу: «Он [Швабрин] обходится со мною очень жестоко и грозится, коли не одумаюсь и не соглашусь, то привезёт меня в лагерь к злодею, и с вами-де то же будет, что с Лизаветой Харловой». И никакой романтической любви и романтизированного убийства Пугачёву Пушкин приписывать не стал, потому что уже работал прежде с документами и знал и чувствовал: не было и не могло быть такого. А вот Цветаева тут как раз слукавила. Она сравнивает две несравнимые вещи: пушкинский документ о Пугачёве с мифом о Разине — песней Д. Н. Садовникова «Из-за острова на стрежень» — и, прекрасно зная историю реального Разина (она всегда очень серьёзно работала с источниками), всё же выбирает миф и на его основе творит миф собственный...

Русские официальные источники не содержат абсолютно никаких сведений об утопленной возлюбленной Разина или хоть о какой-нибудь конкретной убитой им или его товарищами по личным мотивам или в качестве жертвоприношения женщине. Только Стрейс, как мы уже упоминали, пишет о повешенной по разинскому приговору чьей-то жене. В приговоре Разину содержится длиннейший перечень убитых им или по его приказу людей, в том числе во время персидского похода, упоминаются и купцы, и горожане — только о персидской княжне ничего нет. Что удивительно, в фольклоре об утоплении княжны тоже не так много информации: этой истории нет, например, ни в собрании донских песен под редакцией А. М. Листопадова[53], ни в «Преданиях русского народа» под редакцией И. Н. Кузнецова. (Это не значит, что информации нет вообще — но о ней далее). Обычно в фольклоре любимая у Разина есть, но она не называется персидской княжной и никто её не топит:

Посреди лодки — золота казна.
На златой казне лежит цветно платьице,
На цветном платье сидит красна девица,
Есаулушки она — сестра родная,
Атаманушке — полюбовница.
Как сидит она, слёзно плачет.

Но атаман и не думает убивать девицу, а, напротив, нежно её утешает:

Ты не плачь, не плачь, красна девица,
Мы поедем с тобой в твою землюшку,
В твою землюшку, к отцу, к матери.