Степан Кольчугин. Книга вторая

На Владимирской улице он остановился у витрины магазина «Бюро натуралист» и рассматривал коллекцию изумрудных и синих тропических бабочек.

«Сейчас загоняют после прогулки», — вспомнил он и с любопытством подумал: «А что на обед — с таранью бурда или с крупой?» Он купил газету, но не стал читать ее. Он с трудом сдерживался, чтобы не побежать. Это маленькое мучение нравилось ему: он шел медленно, точно гулял. В ста саженях от дома он заставил себя зайти в кофейню и попросил бутылку лимонада, развернул газету. Он отхлебывал маленькими глотками лимонад и просматривал газету. Он прочел про то, что императорский яхт-клуб устраивает чествование победителям на речных гонках, и про то, что наследник австрийского престола, эрцгерцог Франц-Фердинанд после маневров в Боснии посетит город Сараево и что отпевание тела усопшего действительного статского советника Рудольфа Павловича Бэсс состоится во вторник, в два с половиной часа дня.

Вдруг он смял газету и швырнул ее на стол.

«Зачем мучить себя всей этой чепухой?» — подумал он. Ему показалось, что если он еще минуту будет медлить, то задохнется, сойдет с ума.

Он пошел к дому.

Прямая, освещенная солнцем дорога лежала перед ним. Издали Сергей увидел серые ворота, ветви деревьев над высоким забором, полуоткрытую калитку. Пальцы свело от нетерпения, они уже словно схватились за знакомую, шершавую от ржавчины ручку.

Он возвращался к миру любви и разума, и ему казалось, что не было больше препятствий на его пути.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

I

Николай Дмитриевич Левашевский сказал по телефону жене, что не приедет к обеду. Около девяти часов вечера вновь позвонил телефон, и адъютант Николая Дмитриевича Веникольский сообщил, что генерал, вероятно, задержится в управлении до ночи. Лидия Никитишна попросила Веникольского позвать к телефонному аппарату Николая Дмитриевича. Веникольский ответил, что Николай Дмитриевич очень занят и не сможет подойти.

— Господь с вами, Вовочка, что это с вами всеми, ведь я его прошу, — сказала Лидия Никитишна.

В это время аппарат щелкнул и разговор прервался. Раздосадованная Лидия Никитишна повесила трубку и пошла к себе в комнату. В одиннадцать вечера она вновь пробовала позвонить мужу, и телефонная барышня ей сказала, что провод все время занят. Тогда Лидия Никитишна велела, чтобы кучер закладывал парную коляску и немедленно выезжал.

Она поехала к своей знакомой, жене профессора Кудрявцева, и пригласила ее кататься. Проехали по Крещатику, потом спустились к Днепру, снова вернулись на Крещатик, но в городе им показалось очень душно. Они проехали по Бибиковскому бульвару, мимо Еврейского базара, к политехникуму и Пушкинскому парку, выехали на Брест-Литовское шоссе. Пустынное шоссе серой тенью уходило на запад. Возле темных деревьев Лидия Никитишна попросила кучера остановить коляску. Было пустынно и тихо, лишь слышалось дыхание лошадей. Фонари коляски освещали устланную камнями дорогу. Женщины молчали, вглядываясь в темноту. Раздражение Лидии Никитишны против мужа прошло; ей захотелось домой, и она сказала:

— Кажется, до утра здесь готова просидеть — так легко дышится и прохладно...

— Да, очень хорошо. В городе ночи ужасны, — ответила Кудрявцева и добавила: — Однако поздно, пора возвращаться.

Кучер начал осторожно поворачивать лошадей, подбирая левые вожжи, тихонько, поощрительно и успокаивающе пощелкивая языком. Сильные, молодые лошади поворачивали медленно, терпеливо делая маленькие, аккуратные шажки. Потом кучер отпустил вожжи, коляска понеслась, и лишь слышался высокий цокающий звук подков. После ночной дороги особенно яркими и нарядными показались огни города.

— Какая прелесть, — сказала Лидия Никитишна, —-точно звездное небо упало на землю!

Женщины переглянулись. Беспричинное предчувствие чего-то праздничного, ожидавшего впереди, охватило их.

* * *

В этот раз жильцы Софьи Андреевны Тулупченко решили ночевать в саду. Женщины легли возле дома на складных кроватях, мужчины постелили тюфяки под деревьями, на траве. Они закурили и, уминая шуршащие сенники, молчали некоторое время, давая успокоиться смешливому настроению.

Первым заговорил Виктор Воронец. Он спросил у Кравченко:

— Сергей, как дела в университете? Восстановили в правах студента?

— Нет, какое там! — отвечал Сергей. — Я только завтра собираюсь подать прошение на имя ректора: все не хочется писать. Только начну: «Его превосходительству...» — и тошно делается.

— Надо спешить, — сказал Воронец, —- сегодня девятнадцатое июля, начало семестра на носу, а ты ведь год пропустил.

— Ничего, он за этот год прошел такой тюремный университет, что стоит Академии бессмертных. Правда, Сережа? — сказал Гриша.

— «Правда, Сережа, правда, Сережа»... Слова но скажет без «правда, Сережа», — ласково сказал Лобода, — и ходит за вами, як тэля, а я думал, что Гриша такой Лассаль, никакого авторитета не признает.

— Тут дело не в авторитете, — сказал Гриша.