Степан Кольчугин. Книга первая

В это время к Воловику подошел Дубогрыз и, наклонившись, начал быстро говорить ему, кивая в сторону литейного двора. Мьята, сощурившись, смотрел на водопроводчика, потом громко крякнул, плюнул, насмешливо подмигнул своим подручным. Воловик вынул книжечку, выдавил из нее тонкий карандашик и, поглядывая на Дубогрыза, стал писать.

Среди чугунщиков, формовщиков и подручных горнового это действие инженера вызвало возбужденные замечания:

— Фамилии списывает!

Спрятав записную книжку, Воловик, точно только сейчас заметив Мьяту, спросил:

— Ну что?

— Какое будет ваше распоряжение? — спросил горновой.

Воловик раздраженно сказал:

— Вы, любезнейший, ведете себя не так, как вам полагается. Когда мне нужно будет, я вас позову, — и, махнув рукой, отвернулся.

Мьята пошел, громко ругаясь. Инженер смотрел ему вслед, прищурившись и слегка покачивая головой.

Потом он сказал Абраму Ксенофонтовичу:

— Этого старого юродивого я уволю, у него ум за разум зашел!

А Мьята подошел к печи, посмотрел в фурменную гляделку, и его точно перекорежило всего. Он сердито швырнул на загремевшую чугунную плиту лом и сказал:

— А черт с вами! Мне-то что, мой завод, что ли! — и, протянув Степану кисет, предложил: — Давай покурим!

Но через мгновение его опять охватило беспокойство, он ссыпал табак из незавернутого бумажного желобка в кисет и сказал:

— Нет, ты гляди только, до чего довели.

Степан посмотрел в гляделку. Там, где обычно бушевало яркое, почти белое пламя, на которое без синего стекла глядеть было больно, сейчас все окрасилось в темно-красный цвет, на фурмах нависали темные куски руды.

— А! — с тоской сказал Мьята. — Видел? Как солнце закатывается, гаснет!

Подошел Абрам Ксенофонтович и передал приказ инженера выпускать шлак через чугунную летку.

— Горн забьем, — сказал Мьята, — не буду я этого делать.

— Отказываешься подчиняться приказу начальника цеха, так, что ли? — спросил Абрам Ксенофонтович.

Мьята отмахнулся от него, точно он был не мастер, огромный восьмипудовый мужчина, а маленький надоедливый комарик. Потом он громко, длинно выругался и позвал подручных.

— Мне-то что, — повторял он, — мне-то что. Приказ? Ладно, пускай будет приказ, мне-то что.

Степан думал, что чугун не пойдет вовсе, но чугун пошел, а вслед за ним вытекло немного густого черного шлака. Никогда Степан не видел такого чугуна. Густое облако трепещущих искр поднималось над ним. Эти искры были так красивы, что Степан невольно залюбовался ими. Он отошел на несколько шагов и смотрел на их быстрое движение: одни летели стремительно вверх, кувыркаясь, описывая удивительные кривые, другие плавно парили высоко в воздухе, третьи уже шли книзу, вдруг исчезая, — яркая неразбериха миллионов движений, внезапных, необычайных, прелестных.

— Ну, чего раззявил рот? — крикнул Мьята.

Степан думал, что инженер оказался прав: чугун пошел. И это огорчило его.

Но Абрам Ксенофонтович, поглядев на неохотно вытекавший густой чугун, покачал сокрушенно головой и таинственно сказал Мьяте:

— Я ведь тоже говорил господину Воловику: этим делу не поможешь. Но раз приказ такой — ничего не поделаешь.

К девяти часам утра пришел директор. Он был в светло-сером пальто, в серой шляпе, на руках у него были серые перчатки. И даже небольшая узкая бородка его была пепельной, под цвет пальто и шляпы. Огромная пропасть чувствовалась между этим нарядным длиннолицым человеком и людьми, работавшими на домне. И хотя директор, сняв перчатку с узкой длиннопалой руки, поздоровался не только с инженерами и мастерами, но и со стариком формовщиком, оказавшимся рядом, пропасть между ним и рабочими, одетыми в прожженный брезент, наоборот, даже стала заметней. Директор задал несколько быстрых вопросов Воловику и пошел к печи. Ловко и быстро выбирая дорогу, он поднялся на литейный двор, смело, не задумываясь, перепрыгнул через канаву, по которой тек чугун, и подошел к самой чугунной летке. Сотни рабочих, табельщиков, мастеров и инженеров проделывали этот путь, и никто никогда не замечал, как подходит к печи толстяк Абрам Ксенофонтович или инженер Воловик. Здесь же все невольно остановились, следя за каждым движением Сабанского, одобряя его, приглядываясь и обмениваясь замечаниями. Он небрежно стряхнул перчаткой севшую на рукав искру, протянул белую руку Мьяте, и Мьята, поглядев на свою ручищу, с сомнением покачал головой и, прежде чем подать ее директору, обтер о штанину под фартуком. Директор заглянул в фурму, задал несколько вопросов, медленно обошел вокруг печи, остановился у шлаковой летки, снова задал вопрос и вернулся к чугунной летке. Все, что он делал, было обычно и естественно, но чем естественней вел себя директор, тем необычайней казалось его поведение рабочим. Если б перед ним расстилали богатый ковер и он бы ходил, важно закинув голову, если бы к его приходу спешно закрыли чугунную летку, то это бы меньше удивило рабочих.

Он стоял в двух шагах от Степана, и тот искоса глядел на узкое розовое ухо, впалую щеку директора.