Степан Кольчугин. Книга первая

Сергей смотрел на него, весь захваченный поэзией этого ночного возвращения, очарованный и побежденный видом странника, пришедшего в дом. Он не мог понять своего чувства, но невольно слезы подкатывали к горлу, и ему хотелось подойти к Бахмутскому, поклониться и обнять его. В мозгу вертелись отрывки некрасовских стихов: «…Сын пред отцом преклонился…», хотя черноволосый плечистый Бахмутский совсем не походил на старика, которому сын обмывал ноги. Сергей вдруг увидел, как резко изменилось выражение лица Бахмутского, как он выпустил из рук чемодан и поспешно шагнул вперед, и Сергей невольно повернулся в ту сторону, куда глядел Бахмутский. У двери стояла Анна Михайловна; она была одета и причесана, словно уже собралась в гимназию давать уроки, и вся она казалась такой же, какой видел ее Сергей каждый день. Лишь лицо ее было так бледно, что невольно хотелось поддержать ее.

— Аня, — сказал Бахмутский, — дорогая моя… Аня.

И они обнялись.

Губы Бахмутского дрожали.

— Вот я и пришел, и сколько седых волос, и какие ребята молодцы, ты их ведь вырастила, ты… — говорил он.

— Почему не писал, что с тобой было? Каким образом, так вдруг, без телеграммы!.. Да сними ты пальто, — говорила она и, глядя в его лицо жадными, страдающими и счастливыми глазами, повторяла, проводя рукой по лбу: — Нет, нет, этого не может быть, — и вдруг, убеждаясь в действительности своего счастья, обнимала мужа и плакала, всматриваясь в его лицо.

И долго все они — точно во сне — смеялись, говорили, бестолково переходя с места на место, садились и снова вставали, ходили все вместе на кухню ставить самовар, но тут же забыв, для чего выходили, возвращались в комнату и снова, смеясь, перебивая друг друга, не слушая, говорили отрывочные слова. Уже в окне появился свет утра, безоблачное осеннее небо окрасилось холодной, ясной синевой, и громко, нарушая тишину безмолвного сада, закричали и засуетились воробьи, а Бахмутский все еще не снял пальто, и чемодан его по-прежнему лежал на боку посредине комнаты.

Постучала в дверь молочница, и Гриша, подставляя под жестяную кружку большую кастрюлю, говорил:

— Ночью папа приехал, пять кварт сегодня давайте, ему поправляться нужно.

Старуха молочница, знавшая семью Анны Михайловны уже много лет, перекрестилась и сказала:

— Що вы кажэтэ! Ну, слава богу! — и, наливая глухо булькающее молоко, покрытое белой, точно мыльной пеной, добавила: — Нэхай пьють на здоровье, молоко дужэ гарнэ, масло, а нэ молоко.

Пили чай.

Анна Михайловна спросила снова:

— Почему ты не писал? Отчего так внезапно?

— Да я не внезапно, я уже около месяца в Европейской России, — сказал Бахмутский.

— И не написал?

— Было маленькое обстоятельство.

— И ты мог месяц… — воскликнула Поля. — И хоть на часок не приехал повидаться?

Бахмутский обнял ее за плечи и сказал:

— Прости, Поленька, своего блудного отца…

— Но теперь ты хоть надолго к нам, насовсем? — спрашивала Поля.

— Вот тебе раз! Не успел я приехать, а ты уже спрашиваешь, когда я уеду, — отшучиваясь, отвечал он.

— Не нужно об этом, — сказала Анна Михайловна.

— Я не пойду в гимназию! — вдруг решительно сказала Поля. — Пропущу — и все, а завтра воскресенье.

— Для меня этот вопрос уже решен давно, — сказал Гриша.

— А мне нельзя пропускать, — сказала Анна Михайловна, — но я скоро вернусь… Ах, какая жизнь, какая жизнь…

— А у вас тут все по-прежнему? — усмехаясь, спросил Бахмутский. — Спивают песни под управлением Софьи Андреевны?

Сергею тоже не хотелось уходить. Этот ласковый, сильный и насмешливый человек, о котором столько рассказывали, очень привлекал его.

Но Сергей боялся, что его присутствие будет стеснять, и, хотя до начала лекции оставалось много времени, начал собираться в университет. Пока он одевался, Гриша громко и сердито сказал:

— Вообще мне надоела гимназия, я хочу с головой уйти в революционное движение.

— Конечно, дурной пример заразителен, — сказала Анна Михайловна, с улыбкой переводя глаза с сына на мужа.

— Нет уж, дорогой мой, — серьезно сказал Бахмутский, — кончай раньше гимназию.

— Ну вот, и это ты говоришь, — удивленно произнес Гриша.