Степан Эрьзя

— О боже, как это может нравиться! Вас же обворовывают! Вам нужна честная и преданная женщина.

— Вроде вас, — заметил Степан.

— Я бы сберегла каждое ваше скудо.

— А зачем они мне, сбереженные скудо, ежели рядом не будет такой женщины, как графиня?!

Портрет получился изумительный. Когда он был закончен и его увидела графиня, она всплеснула руками и воскликнула:

— Узнаю свою наперсницу!..

Компаньонка, увидев, какой мелочно завистливой и слезливо жалкой изваял ее маэстро, быстро собрала свои чемоданы и поспешно отбыла из Комо...

Работа над портретами знакомых и друзей графини стала для Степана обычным делом. Он трудился с утра и до вечера, весь осыпанный крошками белого мрамора, точно мельник мучной пылью. Графиня по-прежнему пропадала в ночных казино Комо, а днем отсыпалась, наказывая не беспокоить ее.

Так они прожили до осени, иногда наезжая в Милан, а из Милана снова возвращаясь в Комо, пока графиня не получила письмо от маркиза, который вызывал ее в Ниццу. Спешно собравшись, она оставила Степану несколько десятков лир и пообещала вызвать его к себе, как только снимет подходящую виллу. Внешне все выглядело благопристойно. Уезжая, графиня предупредила его, что за гостиницу и стол уплатила вперед, так что он спокойно может жить здесь, пока она не вызовет его в Ниццу. Все вещи, в том числе и несколько его скульптур, она забрала с собой, сказав, что не хочет обременять его лишним грузом. Однако на следующий день утром стало известно, что графиня не просто уехала, а сбежала от многочисленных долгов, наделанных ею и в Милане, и в Комо. Ни за гостиницу, ни за стол она, конечно, не рассчиталась, Степану пришлось расплачиваться за все самому.

Рассчитавшись с гостиницей, Степан сразу же выехал в Ниццу разыскивать графиню: ему не хотелось терять свои скульптуры.

4

Зимний курортный сезон в Ницце начинается с ноября, так что Степан попал туда в самый разгар. В многочисленных гостиницах и пансионатах царила невообразимая суматоха, нигде ничего нельзя было узнать толком. Он не знал, где могла остановиться графиня, и ему пришлось обойти все гостиницы, пока, наконец, один портье не сказал ему, что особа, называющая себя графиней Альтенберг, действительно у них останавливалась, но прожила недолго — всего лишь два дня, а затем отбыла не то на Корсику, не то еще куда.

Степан присвистнул. Только теперь он окончательно убедился, что его все время водили за нос и, как сказала тогда компаньонка, из него выколачивали деньги. Дорого же ему обошлись скупые ласки этой самозваной графини. Но делать было нечего, пришлось смириться с потерей скульптор. Особенно Степан желал повторный портрет Изы. Он получился даже лучше того, что был сделан с натуры.

Степан побродил немного по набережной Ангелов, спустился к морю, но вскоре вернулся обратно: было не до прогулок — страшно хотелось есть. В последний раз он обедал в Милане сутки назад и после этого ничего не ел: денег едва хватило на билет. Ведь он рассчитывал встретить в Ницце графиню, но все обернулось иначе. Положение было незавидное. В Милане у него были знакомые, друзья — Уголино, Иза, которые могли на худой конец хоть поддержать его. А здесь, в Ницце, хуже, чем в пустыне. Он попробовал сунуться в фотоателье, в надежде получить работу. Но француз-фотограф, ничего не поняв из его объяснений, посадил Степана перед аппаратом и приготовился фотографировать. Степан замахал руками. Тогда фотограф выставил его из ателье.

«А что, если подняться в горы? Там, надо полагать, есть каштаны?» — подумал он, окидывая взглядом террасы, нависающие над городом и утопающие в зелени. Не найдет каштанов, по крайней мере, побудет один. Он не мог спокойно смотреть на сытые, смеющиеся лица людей — они раздражали его.

Дойдя до угла городского сада, он свернул вдоль массивной чугунной изгороди и вскоре очутился на набережной Пэйльона. По ней выбрался из города.

За городом дорога круто пошла на подъем. Она все время петляла, огибая скалистые возвышенности и глубокие ущелья. Справа и слева то и дело попадались многочисленные виллы, выглядывая белыми стенами или большими квадратными окнами из-за кущи деревьев. Этим виллам, казалось, не будет конца. Степан зашагал быстрее, но вдруг почувствовал острую боль в левой ноге — от поясницы до самой пятки. Пройдя с трудом еще немного, он сошел с дороги и присел на белый гладкий камень, весь испещренный надписями имен и дат. Положив в ногах довольно увесистый мешок с инструментом, он набил трубку и стал смотреть на раскинувшийся внизу по побережью белесого залива город. Замковая скала в левой его части, господствующая внизу над всем городом, отсюда казалась острой пуповиной, лишь не намного возвышающейся над остальными холмами. Темные суда в порту у ее подножья напоминали скопище тараканов на белой стене. Справа над горами низко висело закатное солнце, город был уже почти скрыт их тенью, лишь небольшая полоса у побережья освещалась его лучами. Море ослепительно светлое, во всю ширину, до самого горизонта.