Степан Эрьзя

— Заложи часть вещей, вот тебе и выход, — предложил Степан.

Но вещи, оказывается, уже давно были в ломбарде. Ева не посвящала Степана в свое запутанное финансовое положение, надеясь все уладить, когда из дома пришлют деньги. Положение действительно было серьезное. Надо было немедленно раздобыть денег, чтобы гостиничная администрация не довела дело до полиции. Еву уже строго-настрого предупредили и отпустили под честное слово всего лишь на один час.

— Подожди меня здесь, — сказал Степан и вышел в коридор.

Женщины в пансионате жили на третьем этаже. Он поднялся туда и постучал в комнату Изы. До этого он ни разу не был у нее. Здесь не как в гостинице, порядки строгие.

Иза несколько растерялась, увидев в дверях Степана.

— Что случилось?

— Да уж случилось, — сказал Степан. — Выручайте. До зарезу нужны деньги, — и назвал сумму.

Иза от удивления расширила глаза. Открыв ему дверь, она снова легла в постель и накрылась одеялом до самого подбородка.

— Я не могу вам дать столько. Попробуйте занять у хозяйки.

— Умоляю, Иза, попросите вы, я здесь живу недавно, мне она откажет. Я постараюсь вернуть деньги, в крайнем случае, через два дня. Продам что-нибудь из своих скульптур.

— Хорошо, — согласилась Иза.

Примерно через полчаса она принесла нужную сумму. Ева бросилась к ней с благодарностями, но Иза в ответ сухо кинула:

— Извините, я очень спешу. — И ушла.

Дело в том, что после того как Иза познакомила Степана с Шаляпиным, Ева снова перестала ее замечать.

Степан настоял, чтобы Ева после расчета с гостиницей сразу же перебралась к нему в мастерскую. Он тоже был вынужден уйти из пансионата, так как очередной взнос за комнату и питание внести было нечем. Уголино нашел покупателя, и Степан с горечью расстался с одной из мраморных женских головок. Заплатили ему за нее немного: у него еще не было имени. Он снова стал аккуратно ходить на фабрику.

Не привыкшая к бедности и лишениям, Ева вскоре попросила, чтобы Степан отправил ее домой. Из Мюнхена так и не пришло никакого ответа. Он наскреб кое-как денег, купил билет и навсегда распрощался с ней. Больше он ее никогда не встречал, хотя время от времени она писала ему...

12

Шаляпинский портрет у Степана не получился. Вернее, он его не закончил. Трудно сказать, почему эти двое, оба выходцы из народной гущи, не нашли общего языка. Скорее всего сказалась разница в характерах. Будь Степан хоть чуть-чуть дипломатичнее и обладай хоть немного чувством юмора, он мог легко завоевать расположение такой широкой и бурной натуры, какой был Шаляпин.

После первого же сеанса Федор Иванович внес существенные коррективы в начатую работу, поправив свой облик на сценический образ Бориса Годунова. Степана это сильно задело, однако, он ничем не показал, что обиделся, только стал еще угрюмее и молчаливее. Терпеливо исправив испорченный портрет, продолжил работу дальше. Когда же подобное произошло и после второго сеанса, только на этот раз на подставке возвышалась рогатая голова Мефистофеля, он вспылил, скомкал пластилин, стукнув им по подставке, и ушел. Он мог бы сделать прекрасный портрет и по памяти, какие делал не раз, но его оскорбила невинная выходка знаменитого артиста, и он ему этого не простил. А тут еще неприятности из-за Евы, отсутствие денег. Одним словом, ему было не до шуток. А Шаляпин привык позировать таким же знаменитостям, как и он сам. Что для него какой-то там Нефедов, живущий в Милане на положении бродяги...

С отъездом Евы Степан вздохнул свободнее. Его жизнь хоть немного упорядочилась, и он снова вернулся к своему «Осужденному», осмысливая его заново. Пока занимался лишь эскизами его лица, положения тела, рук. Уголино недавно сообщил, что весной в Венеции откроется Всемирная выставка изобразительного искусства, и поторапливал Степана подготовить к этой выставке что-нибудь необыкновенное. Художник обязан удивлять, говорил он, ибо лишь для этого он является в мир.

Степан ничего не сказал Уголино о своих замыслах. Вот закончит «Осужденного», тогда и пригласит его к себе в мастерскую. Если Уголино удивится, значит, он, Степан, не напрасно столько вынашивал в душе образ пораженной русской революции. Познаниям и вкусу Уголино он полностью доверял.

К Степану на Санта-Марино изредка заходили лишь Вольдемаро да еще Иза. С Сушкиным он не поддерживал отношений со дня открытия выставки. Зная, что о нем теперь некому позаботиться, Иза всегда приносила с собой что-нибудь поесть. Одевалась она чисто и аккуратно, никогда, подобно Еве, не носила ярких платьев и броских костюмов. А зимой ходила в неизменной беличьей шубке, привезенной еще из России. Она уже порядком пообтерлась, и ее следовало бы сменить, но Иза зарабатывала слишком мало.

Степан всегда радовался приходу Изы и охотно шутил с ней, хотя с другими бывал молчалив. Они никогда не говорили о Еве, но однажды Иза спросила:

— Скажите, Степан Дмитриевич, что связывало вас с этой авантюристкой?

— Черт знает, должно быть, постель, — ответил он, не задумываясь.