Степан Эрьзя

Степану сразу же, как только приехали, бросилась в глаза разница между шумным суетливым Миланом и тихой, спокойной Флоренцией. Здесь как будто и люди другие, хотя населяют ее те же итальянцы. Тинелли рассказывал по дороге, что в этом благодатном крае в древности обитали этруски, народ не слишком энергичный, но с очень высокой культурой по сравнению с римлянами. Может быть, некоторые их черты перешли к потомкам, теперешним тосканцам?

До форта Бельведер они немного не дошли. Дорога все время поднималась в гору, и Тинелли вскоре остановился, чтобы передохнуть.

— Давай остановимся здесь, довольно, и отсюда хорошо видны огни города, — предложил Степан, жалея его.

— Это далеко не то, — вздохнул Тинелли.

И все же дальше они подниматься не стали. Постояли немного, любуясь морем электрических огней и куполами многочисленных церквей, еле различимых на фоне высоких фиолетовых холмов по ту сторону города, и пошли обратно к старому мосту.

Перед тем как вернуться в гостиницу, Тинелли купил бутылку вина. «На сон грядущий», — как он выразился. Но спать им не хотелось, они и так проспали почти весь день. К тому же было еще слишком рано.

— Может, проведаем фиренцких дьяволов? — Тинелли хитро улыбнулся.

— Послушай, синьор Тинелли, на кой черт тебе дьяволы? Ведь все равно в конце концов мне придется отдуваться за двоих.

— Это я по привычке, мальчик мой, по привычке...

Степан отказался куда-либо идти. Отказался он и от вина, и Тинелли один выпил почти всю бутылку. Он пил и посмеивался:

— Один отдуваюсь за двоих!.. Так что мы с тобой, мальчик мой, квиты...

Во Флоренции они пробыли около двух недель. Посетили все места, связанные с Микеланджело. Из церкви Сан Лоренцо, где находятся надгробия Лоренцо Медичи и Джулиано Медичи, Степан не выходил почти целый день. Его заинтересовала работа по мрамору. Он еще ни разу не пробовал свои силы в этом материале, а у такого мастера, как Микеланджело, есть чему поучиться. С какой удивительной точностью и правдивостью передает он мужское обнаженное тело в статуе «Вечер»! Такое впечатление, что перед тобой не отполированная поверхность холодного камня, а истинная человеческая живая кожа, дотронься до нее и почувствуешь не только расслабленные мускулы, но и кости скелета. А женщина в статуе «Утро»! Она только-только пробуждается, ее округлые формы еще скованы ночным покоем, во всем теле еще сквозит лень, беззаботность. Степан не удержался, коснулся рукой до ее вытянутой ноги, чтобы хоть этим рассеять колдовское ощущение теплоты.

«Давид» Степану не очень понравился, вернее, не понравилось место, где он стоит. Как пальма в оранжерее. Плохо смотрится, и не удивительно, ведь Микеланджело своего гиганта предназначал для выставления на площади. Там, на просторе, окруженный высокими домами, он выглядел совсем иначе. Здесь же, в купольном зале академии художеств, он зажат со всех сторон стенами, отчего кажется всего лишь колоссом, занимающим слишком много места...

Из Флоренции Степан уезжал с сожалением. Ему так хотелось пожить в этом чудесном городе, но Тинелли торопил. Им еще надлежит побывать в стольких городах! Уезжали они так же рано утром, как и приехали. Но тосканское солнце уже щедро разливало благодать своих лучей по холмам и долинам, зеленеющим от виноградников и масличных рощ.

В Риме они задержались всего на несколько дней. Тинелли не любил этот «вечный» город, как его с гордостью называют итальянцы, да и не только итальянцы. Он вдруг почувствовал себя плохо и почти не выходил из гостиницы. Степан, предоставленный самому себе, посетил развалины Колизея, храм Петра, где посмотрел «Пиету» Микеланджело, вот, пожалуй, и все. Из-за отсутствия проводника и незнания языка он не смог даже осмотреть знаменитую Сикстинскую капеллу с известными фресками Микеланджело, а из итальянских художников он отдавал предпочтение лишь ему. И к Рафаэлю, и к Леонардо да Винчи Степан относился предвзято. Вслед за великим флорентийцем он повторял, что один из них выскочка, а другой — бездельник, так и не окончивший свою «Тайную вечерю», хотя писал ее четверть века. На этот счет они часто спорили с Тинелли еще в Милане, где Степан в церкви Санта Мария делле Грацие увидел одно из чудес живописного искусства всех времен, принадлежащее кисти Леонардо да Винчи. Он нисколько не умалял ни значения этой фрески, ни мастерства художника, просто считал, что писать ее двадцать пять лет и не закончить — значит не любить своего дела, значит, заниматься еще и другими, чуждыми художнику делами. Художник обязан создавать картины, скульптуры, а не мастерить мельничные колеса. Это дело плотников. Зачем отбивать хлеб у других? Все технические размышления Леонардо да Винчи, считал Степан, не стоят даже одной его Мадонны. Так какого же черта он тратил на них время!

Это же мнение он высказал и сейчас, в гостинице.

— Как ты можешь хаять человека, который еще при жизни признан великим?! — кричал Тинелли, бегая по номеру.