Степан Эрьзя

«А у нее, черт возьми, фигура действительно неплохая», — думал Степан, поглядывая на нее. Вместе с одеждой, казалось, она сбросила и всю свою вульгарность, искусственность движений, жеманство, явившись перед ним в естественном виде. Как жизненны и непосредственны легкая сутулость спины, матовая белизна шеи, вздрагивающие груди с смотрящими в разные стороны острыми коричневыми сосками. Кто бы сказал, что она девка легкого поведения, согласившаяся обнажиться, откровенно говоря, за дешевые сладости...

— Иди встань здесь, у этого задника, — сказал он. — Представь себе, что стоишь на берегу и готовишься искупаться.

— А что мне для этого делать? — спросила она, подходя к декоративному фону с изображением голубого озера и белых лебедей.

— Ничего. Просто стой. Можешь заняться своими волосами...

Степан израсходовал дюжину пластинок, запечатлев ее нагое тело в различных позах и положениях. Тем не менее, он не особенно надеялся на успех. Сейчас его больше, пожалуй, увлекала живая натура, хотя сам он это и не вполне сознавал. В нем уже начал пробуждаться будущий скульптор.

Возвращаясь на Остоженку, Степан накупил своей спутнице разных сладостей и пригласил ее в трактир пить чай. Она от всего этого была беспредельно счастлива и весела, как неразумная девочка, которой подарили красивую куклу. Всем своим видом и поступками она старалась внушить окружающим, что в трактир пришла со своим возлюбленным. Степану, не привыкшему к афишированию, сделалось неловко. Он кое-как, наспех, покончил с чаем и поторопился расплатиться с половым. «Черт меня привел сюда!» — ругался он мысленно. Марусе не понравилось, что они так быстро убрались из трактира.

— Мы могли бы еще посидеть. Куда ты так торопишься?

— Надо проявить пластинки, — отговорился он. Никаких пластинок, понятно, он проявлять не собирался. Это он сделает завтра, в лаборатории ателье.

15

Недели через четыре после той встречи на Волхонке, Степан наконец собрался навестить профессора Серебрякова. Добром бы, пожалуй, так и не собрался, если бы в результате неудачных опытов с объемной фотографией не наступила в его занятиях непредвиденная пауза. Из тех негативов с Марусей он сделал несколько фотографий и бросил, убедившись, что у него ничего не получилось. Маруся назойливо выпрашивала у него эти фотографии, чтобы показать подруге и похвалиться, как она хорошо вышла, прямо картиночка. Но Степан отказал ей, соврав, что порвал их, так как иметь при себе и показывать подобные снимки нельзя, можно попасть в полицию. На самом деле он бросил их в угол на старые конспекты и тут же забыл про них.

Маруся продолжала заходить к нему, хотя надобности в ней уже не было. Степан иногда давал ей деньги, по мелочи — на сладости, на девичью косметику. Равнодушие Степана сильно задевало ее самолюбие. До поры до времени она терпела, не вполне разобравшись в отношениях, которые сложились между ними.

На Большой Никитской перед дверью профессора Степан снова замешкался, представляя, что сейчас появится скрюченная длинноносая старуха с иссохшим лицом. Он внутренне напрягся, чтобы быть спокойным, и позвонил. Через минуту дверь резко открылась, и Степан, хотел этого или не хотел, невольно отступил от неожиданности. В проеме двери перед ним предстала вся в белом, ярко освещенная косыми лучами солнца, падающими из широкого полуокна лестничной площадки, алатырская Лиза. Та самая Лиза, которая была-горничной у Александры Солодовой. Она его не узнала. Длинные волосы, золотистая бородка, московский костюм, хотя и из дешевого материала и немного потрепанный, но все же сшит на него и по моде, во многом изменили его облик. Совсем не так он выглядел три года назад в Алатыре. К тому же столичный город всегда накладывает на людей определенную печать своеобразного лоска. А когда узнала, почти кинулась к нему крикнув:

— Степан!..

— Ты что, напугалась или обрадовалась, узнав меня? — спросил Степан, когда они вошли в комнаты.

Лиза засмеялась и почти сразу же вслед за этим расплакалась.

— Обрадовалась, — промолвила она сквозь слезы.

— Ну и чего из-за этого плачешь?

— Знаешь, чего только я не натерпелась за это время, пока живу здесь, — заговорила она, отнимая от мокрого и возбужденного лица край скомканного передника. — Господа уехали в Крым, меня оставили одну сторожить квартиру...

— Погоди, погоди, — остановил ее Степан. — Сначала скажи, как ты попала сюда, в Москву?

— Как попала? Приехала с Екатериной Николаевной и с ее мужем. Они меня привезли сюда в прислуги. У господ умерла прислуга, отравилась каким-то газом. Вот они меня и уговорили приехать.

— Вот оно что. Значит, умерла. А добрая была.

— Ты это о ком? Кто была добрая? — переспросила Лиза.

— Прислуга, которая жила здесь до тебя.

— Ну и добрая, чтоб провалиться ей в преисподнюю! — воскликнула Лиза, готовая опять расплакаться. — Не дает мне покоя.

— Так ты же говоришь, что она умерла?!

— Ну и что с того, что умерла? Если бы добром умерла. А теперь каждую ночь, проклятая, приходит и бродит по комнатам, точно чего здесь оставила.

Степан расхохотался.