Степан Эрьзя

«Где он, мой адрес-то?» — подумал Степан с горькой усмешкой, но вдруг вспомнил про Володю. Он хотя у них в доме ни разу не был, однако хорошо знал, где живут. Володя его несколько раз настойчиво приглашал на воскресенье и записал свой адрес. Этот адрес он и дал Александре.

— Если пришлешь хотя червонец, очень поддержишь меня. Пока мне приходится туго, — сказал он почти умоляюще.

— Отчего же червонец, я тебе больше пришлю. Пришлю столько, чтобы тебе хватило прожить до весны. В знак нашей прошлой... дружбы...

Степан посадил ее в вагон, дождался, пока отойдет поезд, и ушел с вокзала расстроенный вдвойне — тем, что встретился с ней, и тем, что не смог заработать ни гроша. Он не очень-то надеялся, что она пришлет ему денег: забудет про него и про свое обещание, прежде чем доедет до Алатыря.

Степан не ошибся, впоследствии так оно и получилось. Никаких денег она ему не прислала.

По субботам вечерние классы не занимались. В пятницу после занятий Володя обычно прощался со Степаном до понедельника. Степан провожал его до Бульварного кольца или до Садового, смотря по настроению. Сегодня ему особенно не хотелось возвращаться в ночлежный дом: там он уже целую неделю ночевал в долг. Утром надзиратель не хотел его выпускать, пока не оставит что-нибудь в заклад, а сам при этом недвусмыленно поглядывал на его сапоги. Степан дал слово, что к вечеру постарается раздобыть денег. Денег он, конечно, не раздобыл и расплачиваться за ночлег нечем. Если он сегодня пойдет туда ночевать, завтра утром с него обязательно снимут сапоги. Будь лето, он бы не стал ломать голову, где переночевать, каждая скамейка на бульваре для него оказалась бы кроватью. Нары ночлежного дома с их протертыми соломенными матами ничуть не мягче. Но сейчас зима, причем особенно морозная, какой давно не было в Москве, как о том толкуют старики-нищие.

Степан все шел рядом с Владимиром, они уже прошли Садовое кольцо, ему следовало бы возвращаться. Он не смел сказать прямо, почему не идет в ночлежку. Это значило бы навязаться товарищу. К счастью, Володя уже и без того догадался, что не из простой вежливости Степан так далеко провожает его.

— Хочешь, пойдем сегодня к нам? — предложил он. — Посидишь у нас немного.

Он не приглашал его ночевать, так как не знал, как на это посмотрят родители. Во всяком случае, решил он, там видно будет. Может, они сами его оставят до утра.

— А отец с матерью не заругают?

— Из-за чего ругать? Они сами не раз говорили, чтобы я пригласил тебя в гости. Я им о тебе рассказывал. Отец даже как-то спросил, не согласишься ли ты поработать у нас. Все равно ведь слоняешься по случайным заработкам.

Степан знал из рассказов товарища, что вся их семья работает на хозяина, который торгует куклами; он их снабжает материалом, оплачивает труд, а готовый товар забирает.

— Я сейчас, Володя, готов сортиры чистить, только опасаюсь, вонять от меня будет, в училище не пустят. И без того никто не хочет сидеть со мной за одним столом, вроде и не пахнет от меня ничем. А может, пахнет? — спросил он, поворачиваясь к товарищу. — Ведь сам человек никогда не чувствует собственного запаха.

— Да нет, не пахнет, если только немножко потом. Ты, наверно, давно не мылся в бане? Помоешься, и не останется никаких запахов! — весело заключил Володя.

Он жил дальше, чем предполагал Степан. Они уже давно миновали Бутырки, а все шли и шли. Здесь, на окраине, улиц и дорог никто не чистил, идти приходилось тропами, а то и прямо по сугробам. Окраинная Москва того времени ничем не отличалась от сельской местности. Кучки деревянных домиков, окруженные яблоневыми садами, огромные пустыри, овраги, массивы рощ и парков. Кругом тишина, пустынность. И лишь стройные колонны старинных дворцов, смутно белеющие сквозь оголенные деревья, да отсвет городских огней на низко плывущих тучах напоминали о близости столицы.