Степан Эрьзя

Степан безуспешно искал работу с августа прошлого года. Главным препятствием было, конечно, незнание языка. Он никак не мог объяснить, что умеет делать, а умел он многое — столярничал, плотничал, фотографировал, рисовал, на худой конец пошел бы и в маляры, не отказался бы от любой черной работы. Он много раз проходил мимо стендов с объявлениями, которые не мог прочитать, а если бы мог, то давно бы уже работал. Он искал не там, где надо — во дворах, домах, доказывал и горячился. За это время ему не раз приходила в голову мысль оставить к черту эту Италию с ее шедеврами и вернуться обратно в Россию, но у него не было денег на дорогу, и он вынужден был прозябать здесь, ночуя где придется. Если ему не удавалось разжиться куском хлеба в городе, он уходил далеко за окраину, в лес и собирал каштаны. Такая жизнь вконец измучила его, и, если бы не этот случай, организм вряд ли выдержал бы дальше...

Пока Степан работал в вагоноремонтной мастерской подручным токаря, тот предоставлял ему и кров, и еду. Насчет оплаты не договаривались, да Степану было и не до этого. Он обрадовался, что нашел работу. Токарь же, узнав о бедственном положении подручного, решил, что тот будет доволен и тем, если его покормят и пустят переночевать. Однако и это длилось недолго. Как только зажила рука и рабочий сам встал за станок, Степан опять лишился и стола, и ночлега. Благо, наступила весна, кончились зимняя слякоть и сырость.

Снова начались бесполезные поиски работы и пристанища. Несколько раз, проходя по виа Новара, Степан хотел завернуть в узенький проулочек, в палаццо Тинелли, но так и не решился. Он не знал, что со стариком. Если умер, то заходить бесполезно, без него там ему никто не обрадуется. А если встал на ноги, то он, конечно, примет, как и раньше, может, чуть пожурит, но не прогонит. Но пойти сейчас к Тинелли, значит, снова сделаться его нахлебником. А этого он больше не хотел. Лучше умереть голодной смертью, чем это...

В один из весенних дней на соборной площади Степан заметил группу фотографов, снимающих собор в различных ракурсах. Он остановился и ради любопытства стал наблюдать. Двое из них из-за чего-то заспорили, затем один со злости выругался по-русски, да так смачно, что Степан не удержался от смеха.

На него обратили внимание.

— Вы что, разумеете по-русски?

— Я русский! — обрадованно крикнул Степан и подошел поближе.

— Из России? — удивленно спросил фотограф, окинув Степана внимательным взглядом черных глаз.

Степан сразу догадался, что он не итальянец — или еврей, или армянин. Но для него это было неважно, важно, что он услышал русскую речь. Ведь с тех пор, как Степан ушел от Тинелли, он все время чувствовал себя как немой. А тут вдруг можно поговорить! Какое это наслаждение! Радость Степана может понять лишь тот, кто сам оказывался в подобном положении. Глаза его невольно прослезились, и он не скрыл своих слез и не застеснялся их.

— Чего вы тут делаете? — спросил его фотограф.

— Бродяжничаю.

— Как вы попали в Милан?

— Приехал. Я — художник...

— Погодите минутку, — попросил фотограф и подошел к своим товарищам, которые уже успели отойти.

Поговорив с ними, он вернулся к Степану и сказал:

— Расскажите мне о себе.

Степан был страшно голоден, и первое, о чем он хотел попросить нового знакомого, так это о том, чтобы тот накормил его. Но Степану не пришлось напоминать об этом, его изнуренный вид и бледное осунувшееся лицо говорили красноречивее слов.

В ближайшем кафе, куда привел Степана фотограф, он и рассказал ему о своих скитаниях. Фотограф назвался Вольдемаром. Степан не ошибся, это был действительно армянин, приехавший из России еще мальчиком.

Вольдемаро обещал помочь Степану в поисках работы, а когда узнал, что он знаком с фотографией, обрадованно воскликнул:

— Так я вас отрекомендую своему хозяину синьору Риккорди! У него фотофабрика. Мы сейчас готовим серию снимков с видами Милана... Давайте завтра же и явимся к нему.

Он записал на листке, вырванном из записной книжки, адрес фабрики Риккорди и протянул Степану. Тот поблагодарил его за участие, на этом они и расстались.

Степан побродил по улицам, затем отправился на ночлег под мост через Олону, последнее время он всегда ночевал там. Здесь же были спрятаны инструмент для работы по мрамору и бюст Александры. Спал он на куске толстого картона, положенного на каменный выступ у самого берега, почти под чугунными плитами полотна. Ночью ему иногда казалось, что он спит на полатях у себя дома на берегу Бездны-реки. Но острые колики в желудке от многодневного недоедания быстро возвращали его к печальной действительности. Как ни плохо было в бедном родительском доме, там все же можно было набить живот картошкой или мякинным хлебом, а иногда по праздникам бывали и щи на курином бульоне, и гречневая каша с душистым конопляным маслом, а то и с молоком. Здесь же, на далекой чужбине, в стране белых спагетти, вполне можно подохнуть с голоду. О еде Степан думал не только наяву, скитаясь по узеньким улочкам древнего Милана, но и во сне, лежа на своих «полатях».