Степан Эрьзя

До Новороссийска Степан плыл на пароходе вместе с сестрами Мроз—Еленой и Марией, но в разных каютах, Елена скрывала от сестры, что они со Степаном в ссоре, возможно, ожидала с его стороны первого шага к примирению и надеялась, что у них все пойдет по-прежнему. Но Степан не сделал этого шага. А сама она тоже не хотела больше уступать. И так вся их совместная жизнь была для нее цепью бесконечных уступок. С нее довольно. Она еще молода, и ей хочется пожить по-человечески.

В Новороссийске все же Елена решила предоставить ему последнюю возможность протянуть ей руку и пригласила его в Геленджик. Степан отказался наотрез, сославшись на то, что ему долго нельзя задерживаться, он только переадресует вагон со скульптурами в Москву и уедет. Елена поняла, что между ними все кончено. За десять лет она хорошо изучила характер Степана: задуманного он не передумывал.

— Писать-то хоть будешь? — спросила она, прощаясь.

— Для чего переводить бумагу?

— Да, конечно, ты и друзьям-то своим никогда не писал...

Степану не хотелось с ней спорить, к тому же он плохо себя чувствовал. Видимо, вчера простыл на пароходе, после чая выйдя из каюты в одной рубашке и долго простояв на палубе, а был сильный ветер. Всю ночь его лихорадило. Он зяб и сейчас, хотя палило августовское солнце. Они стояли на площадке перед морским вокзалом, а Мария искала извозчика до Геленджика. Елене было тяжело с ним расставаться, она не выдержала и расплакалась. Степан никогда не умел успокаивать женщин, он вообще не выносил, когда они плакали при нем. Махнув рукой, он отвернулся и зашагал прочь.

В Новороссийске Степан остановился у своего знакомого Петра Андреевича Федорова, местного скульптора-любителя. В его мастерской сложил свои вещи, привезенные из Баку, и отправился на железнодорожную станцию справиться насчет вагона. Вагон еще не прибыл, и когда прибудет в Новороссийск, никто не знал. К вечеру Степану стало хуже, у него поднялась температура. Может, она была и днем, но кто ее мерил. Федоров посоветовал скульптору обратиться к врачу.

— Не стоит, обойдется.

Три дня он пролежал, не вставая, пока Федоров сам не привел врача на дом. Это оказался тот же врач, который четыре года назад осматривал Волнухина и перевязывал Степану ногу. Скульптор его сразу же узнал и даже попробовал пошутить:

— Видите, как редко с вами встречаемся.

— В таких обстоятельствах лучше не встречаться.

— У меня что-нибудь серьезное? — спросил Степан.

— У вас круппозное воспаление легких.

— Черт возьми, в такую жару схватить воспаление легких! Да кто в это поверит?..

Степан пролежал в больнице больше месяца и вышел оттуда страшно исхудавший и бледный. Первым делом он наведался на станцию. Оказывается, вагон уже давно стоял в тупике, и со Степана взяли большой штраф за простой. Он, хоть и поворчал немного, но остался доволен что снова видит свои сокровища. Раздумав переадресовывать вагон в Москву, Степан нанял людей и все скульптуры перевез к Федорову, попросив его присмотреть за ними. Мысль уехать в Париж по-прежнему не оставляла скульптора, а из Москвы их труднее будет отправить.

Москва... Как она изменилась с той поры, когда Степан видел ее в последний раз! Тогда, в тяжелом двадцать первом году, голодная и холодная, она погружалась ночами в кромешную тьму, а днем пустынные улицы и площади придавали ей вид заброшенного города. Теперь они полны людской толчеи и неумолкающего шума. Фасады домов сверкают свежей краской, на улицах великое множество магазинов, ресторанов, пивных, закусочных и всяких прочих забегалок. Вся она, словно молодая нарядная женщина, хохочущая и распевающая веселые песни. Степан целыми днями бродил по улицам, радуясь великолепию возрожденного города... Остановился он у Сутеевых. Ни Григорий Осипович, ни Зинаида Васильевна из деликатности не спросили, почему он приехал один. Из его немногих писем они знали, что Елена была с ним — и в Батуми, и в Баку. Сам Степан счел излишним объясниться по этому поводу. Вскоре он снял пустующую мастерскую скульптора Коненкова и переехал туда жить.

В Москве незадолго до его приезда организовалось так называемое Общество русских скульпторов, куда охотно приняли и Эрьзю. Общество готовилось к первой большой выставке, и он очень жалел, что оставил свои скульптуры в Новороссийске. Если их вытребовать сюда, к открытию выставки они могут не прибыть. Куда проще сделать несколько новых вещей. Тем более, что у него уже есть замыслы, и неплохие. Он давно собирался создать еще один образ революции Пятого года. Вот за это он и возьмется. Но прежде примется за юный образ, навеянный впечатлениями от помолодевшей Москвы. Для этого он уже приглядел прекрасный прототип — это была соседка Сутеевых, красивая девушка Лия, которая вечерами иногда заходила к ним поболтать.

Степан попросил Зинаиду Васильевну передать Лие его предложение попозировать. Она охотно согласилась. И, когда они встретились, Лия восторженно воскликнула:

— Ой, Степан Дмитриевич, я с удовольствием буду бывать у вас! Я ведь тоже увлекаюсь скульптурой. Мне бы хотелось у вас поучиться.