Степан Эрьзя

— Что же вы, папа, так рано вернулись? Вы же собирались прожить у дяди до сентября?— спросила Катя, прерывая его восхищения.

— И не спрашивай, доченька. Такое творится на свете... Я думал, мы добром и до Москвы не доберемся.

— В Новгороде еле протиснулись в вагон, народу! — воскликнула Лиза.

— А что случилось? — заинтересовался Степан.

— Вы еще спрашиваете, что случилось! Да разве вы газет не читаете? Мы же находимся накануне войны! Не сегодня-завтра Германия объявит России войну.

Степан выпрямился. Действительно, за последнее время он не заглядывал в газеты — некогда было. Он поспешно снял фартук и вымыл руки.

— Заработались вы, Степан Дмитриевич, совсем заработались, — укоризненно сказал Пожилин.

Степан отправился за газетами. Лишь теперь ему стали понятны причины тех мытарств, которые он претерпел, когда проезжал через Германию по дороге в Петербург. Значит, уже тогда отношения с немцами были натянутыми...

Вечером за ужином Пожилин рассказал жене об изящной скульптуре, которую Эрьзя слепил во время их отсутствия, добавив, что она должна обязательно взглянуть на нее еще в «сыром» виде.

— Надо полагать, ему позировала молодая женщина, скорее даже девушка. Это видно по всему, — говорил он.— Ты, наверно, Катя, знаешь, что за прелестное создание посещало скульптора. Тебя, конечно, во время сеансов выставляли из мастерской?

— Этого еще недоставало, чтобы Катя была свидетельницей подобных вещей, — сказала Ирина Николаевна и с упреком взглянула на мужа.

Катя молчала.

— Отчего же? Она должна привыкать к натуре, если собирается стать скульптором, — возразил Пожилин.

Тут раздался тихий голос Кати:

— В мастерскую никто не приходил.

— Тогда кто же ему позировал?

—Я...

Услышав признание дочери, Пожилин онемел. Так и сидел, выпучив глаза, не в силах что-либо сказать.

— Ты с ума сошла! — в ужасе прошептала Ирина Николаевна.

— Чего же тут особенного? Степан Дмитриевич очень порядочный человек, он не допустил по отношению ко мне никакой вольности, — сказала Катя. — Ему необходима была натурщица, и я согласилась. — Голос у нее дрожал, но, уверенная в своей правоте, она старалась держаться независимо.

— Боже мой! — уже громче сказала Ирина Николаевна. — До чего ты дошла...

Наконец пришел в себя и Пожилин.

— И она еще говорит, что тут ничего нет особенного! Раздеться перед мужчиной — равносильно отд... Но, посмотрев на младшую дочь, осекся.

5

Первого августа Германия объявила России войну. Началась сплошная мобилизация. По улицам Москвы тянулись бесконечные колонны мобилизованных. Вокзалы были забиты солдатами. На Тверской ежедневно происходили патриотические шествия. Пузатые господа и разряженные дамы несли портреты царя, хоругви и иконы. Все словно с ума сошли — одни плакали, другие радовались.

Несколько дней подряд, пока не надоело, Степан тоже толкался на улицах, наблюдая и патриотический психоз московских купцов, и неутешное горе простого люда, на плечи которого, он знал, лягут все тяготы войны. Потом снова уединился в мастерской на Нижнепрудном и принялся за неоконченную голову Христа. «Обнаженную», отлитую в цементе, он установил на полу, на широкой доске, чтобы в случае транспортировки, ее можно было легко перенести. Он не рассчитывал долго оставаться в мастерской Пожилина: по неясным для него причинам отношение хозяев к нему внезапно изменилось. Позднее он, конечно, стал догадываться, в чем причина. Но всякое объяснение по этому поводу считал излишним...

Наконец из Алатыря пришло долгожданное письмо, а вместе с ним — нерадостные вести. Племянник Вася писал, что городская Дума все время тянула с окончательным ответом в отношении строительства дома для его скульптур. Теперь же, когда началась война, об этом нечего и думать. Так что мечта Степана поселиться в Алатыре вместе со своими скульптурами не сбылась...

Как-то в мастерскую к Степану зашли две девушки. Та, что назвалась Еленой Мроз, была с пышными рыжеватыми волосами, подрезанными очень коротко. Лицо круглое, нос маленький, но прямой и изящный, подбородок несколько мясистый. Самым примечательным на этом лице был рот с выразительными губами. Глядя на нее, Степан почему-то вспомнил свою миланскую знакомую — Изу Крамер. Другая — Ода Цинк — выглядела несколько старше. Из-под красной шляпки выбивались черные жесткие волосы. Она была выше ростом, полная, с монголоидными чертами лица.

Девушки с восхищением осматривали «Обнаженную», затем подошли к полкам, где стояли портреты Кати и Марты, голова Христа. Показав на одну из работ дочерей Пожилина, Елена с удивлением спросила:

— А это что такое, незаконченный эскиз?

— Нет‚ — улыбнулся Степан. — Здесь стоит несколько работ моих учениц.

— А вы знаете, мы ведь тоже пришли проситься к вам в ученицы. Мы хотим учиться у вас, — сказала она.

— Кто же вас послал ко мне? — поинтересовался Степан.

— Сергей Михайлович Волнухин. Мы сначала напрашивались к нему, но он сказал, что лучше Эрьзи нет скульптора.