Степь зовет

— Пшеница! Где ты ее взял? — Зелда подбежала к двери и с размаху захлопнула ее. — Где ты взял пшеницу? — Девушка испуганно смотрела на отца. — Скажи, где взял? Надо сейчас же отнести обратно.

Но тут же спохватилась: отца могут заметить — и тогда…

Зелда быстро подобрала пшеницу в подол платья и выскочила из дома. Стала посреди двора, раздумывая, куда бы высыпать зерно. Только этого не хватает, чтобы кто-нибудь узнал…

У акаций, посаженных близ канавы, стоял Шефтл.

— Зелда! — проговорил он, ничуть не удивившись, как будто поджидал ее здесь.

Она стояла перед ним, растерянная, с приподнятым подолом.

— Что ты несешь? — Шефтл шагнул ей навстречу.

— Ничего. — Она еще выше подобрала подол, боясь, что он увидит пшеницу. — Я спешу в конюшню…

— А я думал… — начал было он и осекся, — думал, что ты еще в степи.

— А что такое? — смущенно пробормотала Зелда. Ей надо поскорей избавиться от этого зерна, а то еще кто-нибудь может подойти сюда. Но как трудно ей было уйти! Ведь она не видела Шефтла целых два дня… — А что такое? — повторила она, озираясь по сторонам.

— Тебя совсем не видно. Не приходишь. — Он подошел к ней поближе. — Что это у тебя?

Зелда почувствовала, что лицо ее залилось краской, и, прижимая к себе подол, она опрометью бросилась во двор.

Почему она убежала? Ведь он, Шефтл, ничего обидного не сказал.

— Зелда! — крикнул Шефтл.

Девушка даже не оглянулась. Шефтл смотрел ей вслед. Как это он раньше не заметил? Обе, и Зелда и Элька, будто одного роста, только волосы у Зелды потемнее. Шефтл постоял, потом побрел по улице к себе домой. У красного уголка он остановился. В тот вечер небо было такое же голубое. Он увидел тогда в окне ее белокурую голову, склонившуюся над бумагами. Потом Элька отворила окно и — он этого совсем не ожидал — позвала его к себе, велела присесть на подоконник. Она его тогда, кажется, даже потянула за чуб, вот так — и он дотронулся рукой до своих волос. Еще бы хоть раз встретиться с ней!.. Обрадуется ли Элька? Что она ему скажет?

А Зелда, высыпав пшеницу в буйно разросшуюся за хатой полынь, оправила на себе платье и поспешила на улицу. Но Шефтла уже не было. «Может быть, он зашел в дом?» — мелькнула мысль.

В хате было полутемно. Онуфрий сидел у стола, сжимая голову обеими руками. Зелда села на скамеечку, на которой сидела в детстве, и прижалась к отцу.

— Ну, тато, таточко, — шепотом говорила девушка, — все ведь хорошо! Я выбросила это зерно, теперь никто не узнает. А мы… обойдемся…

Онуфрий положил свою шершавую руку на ее плечо.

— Ступай, донька, погуляй, дай мне одному побыть. Зелда прижалась губами к отцовской бороде и тихонько, словно боясь помешать ему, вышла из дома.

Онуфрий еще посидел у стола, потом тяжело поднялся и лег на свою солому, — может, удастся заснуть. «Отнести бы туда эти мешки сегодня ночью…» Как хорошо было ему, Онуфрию, еще вчера! Он даже не понимал, как ему было хорошо.

С улицы донесся голос Калмена Зогота.

«Счастливый человек, — подумал Онуфрий, — отработал свое, а теперь отдыхает. Совесть у него чиста, ему нечего бояться. А Слободян, Коплдунер, Додя Бурлак? Все они счастливые». И Онуфрий, который всегда радовался удаче соседа, теперь испытывал чувство зависти.

18

Меер Волкинд поздно вечером возвращался из сельсовета домой. Тускло светились маленькие оконца землянок, а в его хате было и вовсе темно. Он это заметил еще издали. «Опять валяется на кушетке. Даже лампу ей лень зажечь. — Волкинд невольно замедлил шаги. — Накинется с попреками, с бранью». А он, Волкинд, помнит ее другой — веселой, приветливой. Может, и он в чем-то виноват. Целыми днями Маня одна. Он уходит на рассвете, приходит поздно вечером, раздраженный, усталый, никогда с ней толком не поговорит, да еще огрызается. Кто знает, если бы он хоть раз сдержался, может, и ссоры не было бы. Да, ему надо быть терпеливее…

Волкинд зашагал веселее. Он почти уверился, что с сегодняшнего вечера жизнь у них пойдет по-другому.

Еще с порога ласково позвал:

— Маня! Манечка!

Никто не ответил.

«Наверно, уснула», — подумал он.

Осторожно ступая в темноте, Волкинд отыскал лампу, спички, засветил маленький огонек.

Деревянная кушетка была покрыта простыней.

«Где же она?»

Волкинд поставил лампу на стол и несколько раз прошелся по тесной комнате.

Высоко в голубом небе стояла луна, на земляной пол падал матовый луч.

Под самым окном зазвучали шаги.

«Маня! — обрадовался Волкинд. — Теперь уж она будет молчать. Теперь уж я ее отругаю! Бог знает, когда вернулся домой, было еще, можно сказать, светло, а она…»

Он быстро выкрутил фитиль в лампе и расправил скатерть на столе.

Дверь со скрипом отворилась.

Волкинд бросился навстречу. На пороге, слегка ссутулившись, стоял Юдл Пискун.

— Ты один?

— А что? — Юдл быстро вошел в комнату.

— Маню не видел? — неуверенно спросил Волкинд. как бы опасаясь услышать недобрую весть.

— Маню? — Юдл почесал верхнюю губу, пряча вороватую улыбку. — Видать, поехала в степь.

— В степь? С кем?

— Кажется, со старшим агрономом, с Синяковым. Он был здесь, искал вас.