Степь

Все простыни и полотенца были в голубоватых разводах от зеленки, и мне даже нравилось это. Мне нравилось, что на вещах остается след от отсыревшей зеленки. Это значило, что моя болезнь подлинная и я существую. В темном вечере мы лежали на диване и ждали, когда мать придет с работы. С ее приходом все оживало и обретало смысл, a без нее все было некрасивым и пустым. Мать приходила и бралась перемывать посуду, которую до этого за меня перемыл отец. Потом она перестилала накидки на креслах. Пока мы были дома, а ее не было, мы портили ее порядок, и ее это раздражало. Мы болели и были ее детьми.

Мой отец был загадочным материком, но мать с отвращением говорила, что я вся в отца. Он казался мне моим братом, другом по несчастью, моим врагом в битве за внимание матери. Он был моим отцом, и, думая о нем, я испытывала горькую тоску по нему. Он был загадочным материком, и в то же время он был темной моей стороной.

Однажды во время зимних каникул мать ночью разбудила меня и сказала, что мы поедем в гости. Меня привезли в частный дом и усадили за стол вместе со взрослыми. Желтый свет лампочки освещал обстановку дома, которая чем-то напоминала бабкину комнату. В центре стола стояло большое блюдо на ножках, и в нем грудой были навалены разноцветные конфеты, из которых меня больше всего привлекли белые брикеты Choco Pie. Его я ела всего несколько раз, когда одноклассницы угощали весь класс в честь своего дня рождения. На мой день рождения мать давала пакет «Маски» и «Буревестника». Вкус Choco Pie был интереснее, мне нравился сухой бисквит и белая тягучая пастила внутри печенья. Я попросила Choco Pie и съела четыре штуки. Хотелось спать, по желтой комнате постоянно ходили раскрасневшиеся от алкоголя взрослые. Среди них не было знакомых.

Я посмотрела в соседнюю комнату, в ней было темно, а из большого музыкального центра с розовыми и голубыми огнями громко играла музыка. В этой светомузыке танцевали несколько человек. Мать сказала, что я могу взять сколько угодно конфет, я взяла еще несколько упаковок Choco Pie и две конфеты, завернутые в незнакомые фантики. Она провела меня в дальнюю комнату, где было тихо. Мать сказала, что завтра утром мы пойдем мыться в бане, а потом будем кататься с горы. Она сняла с меня зимние штаны и свитер, а я переживала, что, пока буду спать, конфеты пропадут, поэтому положила их под подушку. Мать погладила меня по голове, золотые кольца на ее прохладных длинных пальцах цокнули, она поправила ворот шерстяного свитера и вышла. В комнате было темно, пахло отсыревшей периной и чем-то кислым. Я не любила спать в чужих домах, мне было не по себе от незнакомых запахов и обстановки. Потрогав свои конфеты под подушкой, я повернулась лицом к узорчатому ковру, висящему на стене. Ковер показался мне знакомым, и от него стало спокойно. Я провела пальцем по кремовому узору, и мной завладела тугая дрема.

Сквозь сон я почувствовала холод и свет. Кто-то тряс меня за плечи, я с трудом открыла глаза и увидела злой рот отца. Увидев, что я проснулась, он прошипел мне, что я маленькая гадкая предательница, и бросил в меня одеждой. Холод был всюду, за ночь дом порядком остыл, и последнее тепло выпорхнуло из него, когда отец оставил дверь незакрытой. Второпях я набила карманы штанов своими сладостями и оделась. Тут же подскочила мать, она накинула на меня шубу и песцовую шапку, подхватила меня на руки и вынесла на улицу. Во дворе она с силой вдавила мою голову в плечо, и я почувствовала запах ее дубленки, на морозе она пахла теплом. Мать пронесла меня по двору и усадила в машину отца на пассажирское сиденье. Закрыв дверь, она обошла машину и села на переднее, рядом с отцовским. Машина была заведена, но в ней было холодно, потому что отец оставил ее открытой. Запах мороза смешался с запахом выхлопных газов и синтетического ароматизатора.

Мать ничего не говорила, она дотянулась до панели и покрутила колесико регулятора обогрева. Стало чуть теплее, я смотрела на мать, лицо ее было уставшим. Она не смыла тушь с вечера, и ресницы слиплись, а на щеках мерцали осыпавшиеся тени. Что-то происходило, но ее лицо ничего не выражало. Происходило что-то неприятное и даже страшное, но что именно, я не понимала.

Она смотрела перед собой, из ее аккуратных ноздрей выходил белый пар. Посидев так минут пять, она открыла бардачок, достала оттуда сигареты и закурила в приоткрытое окно. Я боялась спросить, чего мы ждем. Мне было понятно, что мы ждем отца. Но что делал отец в остывшем доме? Вчера там был праздник и танцы, а теперь там был отец. Когда мать выносила меня из комнаты, я успела увидеть, что вчерашний стол весь был заставлен пустыми бутылками, а на тарелках заветрились остатки салата и печеной курицы. Блюдо со сладостями было не тронуто. Над столом держался запах выдохшегося спирта и консервированного горошка. Всюду был беспорядок. Я знала этот беспорядок, смотреть на него было грустно. Он уничтожал очарование праздника. Что же там делает отец, думала я, рассматривая морозный узор на стекле.