Степь 2

Райс настороженно оглянулась в кромешной темноте без единого просвета. Прожевала захваченные в рот куски, опустила деревянную ложку обратно в глиняную посудину. Кто-то поменял еду, притом, только-что. Но ведь рыжая и глаз не сомкнула на этот раз, не спала как в прошлый раз. Оттого обязательно должна была незваного гостя или здешнего хозяина заприметить. Ну или по крайней мере, если не глазом узреть, то хоть слухом уловить того, кто обновил горшок.

Непонятно что заставило деву подойти к лохани, но Райс, нащупав бадью для начала потрясла, а затем и понюхала свои отходы. Но девственно чистая лохань, благоухала струганным деревом. Будто кто старую забрал, а новую выставил.

– Кто здесь? – тихо, с дрожью в голосе вопрошала она перепуганным шёпотом, при этом всматриваясь непонятно куда и прислушиваясь изо всех сил непонятно к чему.

Но в ответ, звенящая тишина. Всё такая же пустая и пугающая. На трясущихся ногах, подкашивающихся в коленях, она двинулась наощупь к входу, по пути хлебнув колодезной воды, что ни в какую не нагревалась тёплой бане. В очередной раз плеснув остатками в лицо, привела себя в адекватное состояние, отгоняя страх, зарождающийся в животе.

Входная шкура как висела, так никуда и не делась, запечатывая выход к свободе. Закладные брёвна тоже отчётливо прощупывались, никто их не растащил на дрова. Прижалась спиной к стене. Руки, ноги со страха потрясывает. Пленница, набравшись смелости по новой спросила темноту, надеясь на хоть какой-нибудь ответ:

– Банник,19 это ты?

Но никто не ответил, сколько бы рыжая не мучилась в ожидании. Тут вдруг пришли на ум мысли о нудных учениях, которые кутырка всегда считала ненужными. Попыталась припомнить хоть что-нибудь про банные ритуалы, да и о самом баннике как полужити.

Только, как назло, ничего не вспоминала её бестолковая головушка, поражая хозяйку своей пустотой и паутиной забвенья в углах памяти. Да и как могла она что-то вспомнить из того, что пролетело сквозняком, влетая в одно ухо и вылетая в другое. Как нельзя забыть того, чего вовсе не знал, так нельзя вспомнить то что в бестолковой голове ни на мгновение не задержалось.

Постояв недолгое время без движения Райс настороженно и скованная страхом, неожиданно почувствовала, что в бане вроде бы как холодно стало. Толи от входа дуло, хотя сквозняка не чувствовалось, толи от страха зуб на зуб не попадал.

Дева с опаской нащупала трясущейся рукой край лежака и так же не торопливо, затаив дыхание забралась в мягкие шкуры, то и дело по пути протягивая руки вперёд и по сторонам, всякий раз ожидая кого-нибудь нащупать, но ярица по-прежнему оставалась одна в этом поруби, законопаченная от всего мира.

Свив заново гнездо, только на этот раз пристроившись в самом углу, прижалась спиной к бревенчатым стыкам, чтобы обезопасить тылы. Отдышалась, прикрывшись шкурами и немного успокоилась. Выждав длительную паузу, но не дождавшись сторонних раздражителей принялась в очередной раз вызывать того, кто хозяйничает в бане.

Сначала робко спрашивала, трепеща осиновым листом. Затем умудрилась обидеться, что кто-то невидимый не желает, видите ли, разговаривать с царской дочерью. Разойдясь, принялась требовать. И в конце концов, распалилась в негодовании настолько, что в истерике принялась горланить диким ором на невидимого наглеца, нежелающего с ней разговаривать. Угрожала ему казнями, от одного лишь описания коих у самой рыжая шевелюра вставала дыбом, представляя воображаемые ужасы как наяву.

Выплеснула сгоряча все ругательства в большинстве своём матерные, хотя и не матерные тоже все собрала, что вспомнила. В самом конце окончательно охрипнув от собственного поносного ора, перешла на слёзные мольбы, а когда закончился и этот запас, разревелась в сиплый голос, выплёскивая весь напряг горькими девичьими слезами. А поревев от души, успокоилась и обессиленная уснула …

Пробудилась дева так же, как и прошлый раз. Вокруг ничего не поменялось. Всё та же темнота и безмолвие. Сон слетел порывом, и она совсем его не помнила. Только сейчас стало по-настоящему страшно. Рыжая неожиданно вспомнила, будто кто осознано толкнул в голову мысль, что ярицы молодятся по законам Троицы только одну заповедную ночь, а она сидит взаперти почти уже третий день как минимум.

Вопросы запрыгали лихорадкой и все как один канули без ответа. «Что за дела? За какие грехи заперли в темницу? Как долго будут держать? И что надо сделать чтобы выпустили?»

Истерика началась, по сути, с самого пробуждения. Дочь степной царицы принялась биться в бревенчатые стены. Колотить от отчаянья кулаками лежак. Неистово терзать входную шкуру, закрывающую путь к её свободе. Долго кричала, настоятельно у кого-то требуя, чтобы выпустили немедленно или хотя бы кто-нибудь откликнулся. Но её метания оказались напрасны. Темнота с тишиной оставались беспросветными, равнодушными и безучастными.