Стены Иерихона

Понимал, ее надо носить, как маску. Это в огромной мере помогало тому, чтобы никому не дать постичь его личных качеств. И они оставались под сомнением. Что было у Дикерта под его мелкостью, кто мог об этом догадаться? Такие, как он, оценивали друг друга лишь в своем кругу, будто масоны. Фасад у них был гладкий.

И вот Дикерт, сознавая, что ни во что ни на йоту углубляться нельзя, растекался вширь. Он никогда не позволил бы себе выделиться среди товарищей, так что подходил к людям с никчемными разговорами. Словно актер на сцене, который, манипулируя пустым кувшином, делает вид, что наливает. Откуда он знает, что уже хватит? И я этого не знаю, думал о себе Дикерт. Только ни за что не высовываться, вздыхал он, а как бы мне хотелось наполнить кувшин!

Задыхаясь, Дикерт болтал языком, а тем временем, словно лунатику, ему снились какие-то трогательные сны, и он вытягивал перед собой руки. Какая-то затхлость! Где же те разговоры, которые он вел с друзьями в деревне много лет назад. Да и сейчас ему случается интеллигентно поболтать со старыми приятелями.

Поразить их метким выражением, точностью взгляда. Но он вроде как бы скрывал это. Ум у него был на потом. А пока он лишь следил, чтобы не сморозить чего-нибудь. Так легко запутаться. Но это ему не грозило. Не потому даже, что Дикерт так строго следил за собой, а потому, что он так горячо верил. В учреждение! Мысль, что он в нем, никогда Дикерта не покидала.

Он жил ею, не работой, рвением он не отличался, а своим высоким положением. С тех пор, как семь лет назад, поступив служить, он прикоснулся к нему, это ощущение поселилось в его сердце. И так у них у всех. Казалось, это любовники учреждения.

Упоенные им. Уже самим фактом, сверх меры. Счастливы они были, только если оно благоволило к ним, если бы оно их бросило, это повергло бы их в отчаяние.

- У меня есть кое-что для тебя. - Дикерт потянул Ельского за рукав.

Они стояли лицом к саду, как недавно Тужицкий с Товиткон.

Дикерт огляделся по сторонам. Сорвал в темноте какой-то цветок.

- Ну, - подогнал его Ельский.

- Янек сидит! - И чуть помолчав, добавил: - Мои родители знают. Поднес цветок к глазам, затем дунул в лепестки, бросил. - Его взяли утром, где-то на Лешно', со всей группой. Не вернулся к обеду, но такое случается. Вечером дал знать. Он на Даниловичевской улице.

Этим должно было кончиться, думал Ельский. Он слишком хорошо знал того Дикерта, чтобы не ожидать его ареста.

- Ты уже предпринял что-нибудь? - спросил он.

- Попросил из канцелярии министра позвонить в цензуру. В прессе фамилии не будет.

- Это ты ради себя, - начал Ельский.

- Прежде всего ради отца, - с достоинством возразил Дикерт.

- Ну, так это ради вас, а для него что?

Дикерт сжимал и разжимал пальцы. Он не сделал ничего. Зато брат ему-да! Он сжал губы.

- Только ты что-нибудь можешь, - вздохнул он.

- Я? - удивился Ельский.

- Через Скирлинского. Ты в хороших отношениях. Разве не так?

- Тогда завтра.

- Почему, он же здесь. - Дикерт разволновался. - Как я вернусь домой? Мать не оставит меня в покое.

Ельский повторил:

- Сегодня, правда, не стоит и пытаться. У него тут были большие неприятности.

- Здесь? - с высоты своих переживаний усмехнулся Дикерт. - Какие у него могут быть неприятности. С Болдажевской?

Она, конечно, может что угодно выкинуть, но чтобы из-за нее неприятности! С пятого на десятое он знал, что Скирлинский считает себя ее женихом. Хочет чем-то отличаться от других. Это пожалуйста. Но чтобы переживать! Ельский подтвердил:

- Вот именно. Сегодня он ни на что другое просто не способен. А ты что, боишься, если следствие начнется, нельзя будет дать ему обратный ход? Что ты вообще знаешь об этом деле?

- Ничего.

Он и боялся этого дела Янека, и ждал его. Верил, что в конце концов брата можно будет вытащить. Но с трудом. Мечтал он только об одном. Пусть бы улики оказались настолько серьезными, что единственным выходом станет заграница.

Брат-коммунист в Америке, да хотя бы и во Франции. Это легче вынести, духовно он уже был довольно далек от него, так пусть же отправится подальше с этим своим коммунизмом. Лишь бы не здесь, не на месте. Во многих отношениях это было бы делом щекотливым. Да еще и под одной крышей.

- Чего бы ты хотел, чтоб я знал? - жаловался он. - Таскается, я и сам толком не представляю где, шьется с самыми худшими элементами, только что домой всего этого не тащит.

Если говорить о людях, то тут наверняка. Но что у него в ящиках стола, думаешь, мать знает? Или отец?

- Ты тоже не знаешь! - Ельский посмотрел Дикерту в глаза.

Разумеется, он переворачивал в комнате брата все вверх дном, но не постоянно же. Никакой от этого пользы, никакого спокойствия, так что ему не в чем было себя упрекнуть.